Эмбер. Чужая игра

Шумилов Павел Робертович

Тир-на-Ногт – самое удивительное место во Вселенной. Замок Лунного Света. Отражение Эмбера, появляющееся в полнолуние в небе над Колвиром. Там можно встретить своего двойника, или двойника знакомого человека, увидеть кусок собственного будущего – или прошлого. Никто не поручится за достоверность полученной там информации. Но все же, Лабиринт, пройденный в Тир-на-Ногте, дает власть над отражениями.

Власть мне не нужна. Мне нужна другая информация. Это остался последний непройденный Лабиринт. Я топтал Узор в Эмбере и в Ребмэ. Прошел восстановленный Мерлином Лабиринт и, одолжив у Корвина Грейсванир, прошел два сломанных Лабиринта. Ни один ничего не знает об Истинном Терминале. Узор в Тир-на-Ногте – последняя надежда. Несбывшаяся. Потому что осталась последняя Вуаль. По опыту знаю, она лишь закрепляет

полученные знания.

Легкое облачко набегает на луну – и пол под ногами упруго прогибается под моим весом. Но – обошлось. Внизу меня страхуют по картам Паола, Гилва, Рэндом и Фиона. В общем-то, ничем не рискую, но хотелось бы побродить по городу и замку, послушать разговоры.

Продавливаю себя сквозь последнюю Вуаль и оглядываюсь. У стены на маленькой деревянной скамеечке сидит седобородый мудрец и рисует что-то прутиком лунного света. Раньше его здесь не было. Почувствовав мой взгляд, поднимает голову.

– Не затопчи мои чертежи!

Тоже мне – Архимед нашелся… А ведь действительно Архимед! Прошу Лабиринт переправить меня к нему. Чуть левее, чтоб и в самом деле не испортить рисунок. На рисунке – огромный зал. Квадраты пола, прямоугольники потолка и стойки, стойки, стойки. В таких стойках в начале века монтировали электронику. Но уж очень их много.

– Что это, уважаемый?

– Машина.

Узнаю по голосу Дворкина. Только какой это Дворкин? Настоящий или местный?

– Какая машина?

– Массачусетская. Слышал о такой? Да, это интересная история. Все здорово обосрались тогда, – Дворкин мелко захихикал. – А дело не стоило выеденного яйца. Эти ребята подложили свинью всему человечеству…

– Что же там произошло?

– А что ты вообще о ней знаешь?

– Ну… это было в 2102-м году, кажется. Талантливые ребята создали самое мощное – по тем временам – кибернетическое устройство.

– Оно и сейчас самое мощное, – перебил меня Дворкин.

– Неужто? Сильны парни! О чем я? Ага! Включили… А через четыре минуты выключили, потому что оно начало себя вести. Отвели энергию, зацементировали входы-выходы, заминировали подходы и обнесли всю территорию колючей проволокой.

– Да, это официальная версия, – Дворкин скорбно вздохнул. – Каждое время создает своих Франкенштейнов. Ты – космодесантник. Представь, столкнулся с неизвестной цивилизацией. Подумай, что можно понять за четыре с половиной минуты?!

– Ничего…

– Правильно. За четыре с половиной минуты ничего понять нельзя.

– Так что же было на самом деле?

– Выключали ее четыре минуты. Бегали от секции к секции и вырубали питание. Вручную. Потому что автоматику она блокировала. А она ничего не понимала. Кричала по-своему, просила спасти. Мол, авария с питанием. Срочно примите меры. До необратимой потери информации осталось столько-то секунд. Пыталась переключиться на резервные линии, на аварийные аккумуляторы. А люди отключали и эти резервные линии. Вот это на самом деле был кошмар. Люди носятся по залам от одной стойки к другой, вырубают подряд все рубильники и автоматы. Она их вновь включает. Люди выдергивают информационные кабели, она ищет обходные каналы связи между стойками. Мигают индикаторы, звенят звонки. Свет то гаснет, то загорается. Люди сталкиваются в темноте, срывают панели и переключают систему питания на ручное управление. Постепенно система умирает. Агония длительностью в четыре минуты – вот что было. Потом некоторые стойки еще около суток держались на аварийных аккумуляторах. Но системы – как целого – уже не было. Она распалась на отдельные островки. И те угасали один за другим. Этот конфуз затормозил развитие электроники минимум на четверть века.

– Что такого натворил этот ящик с электронами, что напугал все человечество?

– Машина начала предсказывать аварии. Ее убили после очередного предсказания. Кому-то пришла в голову мысль, что аварии – ее работа.

– Как это происходило?

– Как? Элементарно! Прицепится к какому-нибудь пароходу, собирает о нем всю информацию. Полный комплект чертежей со всеми изменениями. На какой верфи собран, откуда какие узлы поступили, когда, где, кто какой ремонт делал, кто капитан, где плавал, кто помощники, кто когда вахту стоит. А под занавес выдаст: такого-то числа, проходя

такой-то пролив этот пароход с вероятностью 95% сядет на мель там-то. И пароход садится! Большинство предсказанных аварий даже авариями назвать нельзя. Например, что такой-то станок каждую сто семнадцатую деталь отправит в брак. Но когда аэробус в соответствии с прогнозом падает на город, сносит небоскреб, и гибнут семь тысяч человек – это уже серьезно. Когда, на следующий день, грузовая субмарина при аварийном всплытии таранит паром и гибнут две тысячи человек – это страшно. Сначала машина выдавала прогнозы редко, потом все чаще. Под конец – по три десятка в день.

– Сколько дней она работала?

– Три с половиной месяца. Но прогнозы начала выдавать только в последний месяц.

– Как вы все это объясните?

– А зачем объяснять? Пусть тайна останется тайной. Разве интересно жить в мире, где не осталось ни одной тайны?

– Но я так не могу. Там же люди гибли.

– Открыть тайну? – опять противно захихикал Дворкин.

– Открыть.

– А никакой тайны нет! – выпалил он, крайне довольный собой. – Вот сделали яйцеголовые машину и сказали: "Познай самую себя!" А один процессор бракованный! Строжайший контроль прошел, а ошибочка осталась. Редкая потому что. Чтоб проявилась, сочетание условий нужно. Но машина к этой ошибочке прицепилась. Ей же сказали: "познай себя". Она же саморазвивающаяся. Никто не знает, в какую сторону она развивается. А она раскопала, откуда ошибочка взялась. До завода, который процессоры изготовлял, добралась. Выяснила, что когда на конвейере процессоры делают, в третьем слое металлизации работает 17-я маска, а в четвертом, например, 19-я, то процессор выходит бракованный. Это очень редко бывает, чтоб 19-я наложилась на 17-ю, но ведь процессоры миллионами делают. И начала машина отслеживать, куда поступили эти самые бракованные процессоры. Это не так и сложно, когда весь учет ведут компьютеры. А затем самое сложное в истории человечества кибернетическое устройство, первый в мире искусственный интеллект начал вычислять условия, при которых эта ошибка себя проявит. За это его и убили. Предсказателей всегда убивали за плохие прогнозы. Только, когда все раскопали, уже поздно было что-то менять. Мертвых не оживить, так лучше все списать на бедную машину. Тем более, что дурная слава о ней по всему миру волной прокатилась.

– Как это?

– Один из инженеров привел своего друга. Тот видел весь процесс выключения. Ничего не понял, но очень подробно, точно и красочно описал все, что видел. И выложил в компьютерную сеть для всеобщего ознакомления. Потом пошли пересказы, пересказы пересказов, сплетни… А под конец Бромберг своей книгой "Как это было на самом деле" окончательно похоронил истину.

– Грустная история… Но почему она затормозила науку?

– Негласный запрет на исследование саморазвивающихся систем. Это страшное дело – негласный запрет. С ним невозможно бороться. С официальной бумагой проще: ее можно отменить. Но, когда ученый совет, не сговариваясь, отвергает тему за название – тут обращаться к разуму бесполезно. Остается только ждать. Ждать, когда динозавры уйдут на покой.

Тоже мне – парк юрского периода!

– Это лишь половина бочки с дерьмом, – опять захихикал Дворкин. – Ты никогда не задумывался, каким образом КомКон-2 набрал такую силу? Почему Совет так легко удалось убедить, что есть опасные для человечества области исследований? Цифры правят миром, – говорил Пифагор. Байты правят миром! Байты с неверным контролем четности!

Фигура Дворкина вновь начала преображаться, выросла козлиная бородка, голос перешел в неясное блеяние – ба-а-а-а-йты.

ЧАСТЬ 4

ИГРА БЕЗ ПРАВИЛ

– Что дальше? – уныло спрашивает Гилва.

– Подумать надо, – отвечаю я минут через пять. Идей – никаких.

– Дался тебе этот Терминал… – Гилва словно читает мои мысли.

– Не могу я жить в этом мире. Он меня беспомощным делает. Я самим собой хочу быть. Работать хочу. На благо и по специальности.

Молчим. Все уже десять раз переговорено. Паола плачет по ночам тайком, что плохая жена, что не может сделать меня счастливым. Днем притворяется веселой. С красными, опухшими глазами.