Эмиль Гилельс. За гранью мифа

Гордон Григорий Борисович

Гастрольные будни

Грохот гилельсовской славы как бы совершенно заглушил, если можно так выразиться, события его повседневных гастрольных будней — каков он «в жизни», как себя ведет? Через десятилетия появилась книга, проливающая на это свет. Ее автор — Франц Мор, главный настройщик компании «Стейнвей и сыновья», замечательный мастер своего дела, — назвал свои воспоминания так: «Моя жизнь с великими пианистами», посвятив отдельные главы пяти пианистам, это — Горовиц, Артур Рубинштейн, Гилельс, Клиберн, Гульд. В интересующей нас главе Гилельс-человек предстает с неожиданной стороны и в нестандартных ситуациях. Цитирую:

«Я настраивал рояль для Гилельса

и путешествовал вместе с ним на протяжении длительного времени… Поскольку он немного разговаривал по-английски и очень хорошо владел немецким, мы часто общались по-немецки и стали близкими друзьями.

Несколько раз Гилельс просил меня подвозить его на концерты на моей машине, и я с удовольствием делал это. Когда в компании („Стейнвей и сыновья“. — Г. Г.) узнали, что я вожу его в своей машине, то сильно разволновались. „Франц, — было сказано мне, — вы понимаете, что за ним — вся Россия, и если когда-нибудь с ним что-нибудь произойдет, у вас будут большие неприятности“. Однако, несмотря на это предупреждение, поскольку мы были близкими друзьями, я по-прежнему продолжал подвозить его. Конечно же, нас всегда сопровождал еще один джентльмен — „переводчик“ Гилельса. Это был человек из советского посольства, и я ни мгновение не сомневался, что он был приставлен к нам главным образом для того, чтобы следить за тем, как бы Гилельс „не потерялся“»…

Как-то он сказал мне: «Франц, я так сильно тоскую по дому. Я с нетерпением жду, когда снова вернусь в свою небольшую квартирку на улице Горького в Москве». (Ф. Мор с семьей живет в отдельном большом доме. — Г. Г.)

Несмотря на то, что его сопровождала жена, ему не нравилось жить в Америке… Разумеется, за ним пристально следили, и он не видел ничего, кроме своего гостиничного номера, а гостиничные номера все одинаковы…

Почему-то какой-то голос внутри меня говорил: «Нужно подарить ему Библию» (выделено Ф. Мором. — Г. Г.). Помню, как тем вечером я пришел домой и рассказал Елизавете [жене] о своем чувстве и что я думал но этому поводу. Она сказала: «Хорошо, давай подарим ему Библию. В России Библию днем с огнем не сыщешь».

Мор купил Библию на русском языке.

«Я взял подарок с собой на следующую репетицию в Карнеги-холл, книга лежала у меня в сумке, прямо на сцене. Вокруг Гилельса всегда были какие-то люди, поэтому мне пришлось терпеливо ждать возможности исполнить свой замысел.

Наконец, у меня появилась такая возможность. „Переводчика“ Гилельса позвали к телефону, и его разговор затянулся. Поэтому я схватил завернутую книгу, подошел к роялю, за которым играл Гилельс, и сказал: „Маэстро, скоро наступит Рождество, обычно на этот праздник мы дарим друг другу подарки. Это подарок для Вас от меня и Елизаветы“. Он тотчас спросил: „Франц, что это?“ — Маэстро, — ответил я, — там то, что Вы не достанете в России.

Он очень быстро взял сверток и положил его в дипломат под свои ноты. Это меня сильно встревожило, потому что тем же вечером должен был состояться концерт, он начнет доставать свои ноты из дипломата, и я не знал, как он отнесется к тому, что ему подарили Библию.

Гилельс выступил с концертом тем вечером, как всегда, с неизменным успехом, а на следующее утро я работал в здании компании, когда в 9 часов утра он позвонил. „Франц! Франц! — воскликнул он. — Что Вы наделали?“

Про себя я подумал: „Ну вот, что же теперь будет?“

Он продолжил: „Франц, что Вы наделали? Вы подарили нам Библию. А я всегда хотел, чтобы она у меня была… После концерта мы сели вместе на кушетку, я и моя жена, и стали вместе читать…“

Само собой разумеется, я очень обрадовался. Я молился за Эмиля Гилельса и его жену, когда они возвращались обратно в Советский Союз вместе с Библией».

Прошел год, Гилельс снова в Америке. Франц Мор пригласил его с женой к себе домой. Гилельс с благодарностью согласился, подыскав в своем расписании единственное свободное число. Все было уговорено, но вдруг Мор вспомнил, что это воскресенье, а он всегда в этот день присутствует на службе в церкви. Дальше цитирую: «Поэтому я снова повернулся к Эмилю и сказал: „Маэстро, Вы знаете, 2 ноября — это воскресенье, а по воскресеньям мы ходим в церковь“.

Он без промедления ответил: „Отлично, тогда мы тоже пойдем с вами. Мы ни разу не были в церкви. Мы будем вам очень признательны, если вы возьмете нас с собой“.

Я очень обрадовался такому исходу дела… (все состоялось, как было задумано. — Г. Г.)

Вскоре они вернулись домой, в Россию, и я помню, когда они снова приехали на следующий год с концертами, первое, что сказал мне Эмиль, было: „Франц, ваша Библия — это такое большое благословение. Можно я задам Вам вопрос? Я часто одалживаю мою Библию некоторым из моих друзей, может быть, есть возможность приобрести еще несколько экземпляров?“

Хорошо, — ответил я. — Сколько у вас друзей? Сколько Библий вам нужно?

Как Вы думаете, можно было бы достать восемь Библий? — спросил он.

Конечно же, я с удовольствием купил восемь Библий на русском языке, чтобы маэстро мог привезти их своим друзьям в России».

В наши дни вся эта история звучит совершенно невинно, — кого можно удивить Библией?! Ею даже размахивают, как флагом, те, кто в оные времена штудировал совсем другие книги. Но тогда… Вообразите себе, читатель, что стоит за этим многоточием.

Закончу заокеанскую тему развернутой статьей, помещенной в журнале «Америка» — он выходил на русском языке. Переписываю большой раздел.

«В день концерта руководители Национального симфонического оркестра дали в честь г-на Гилельса обед… разговор за столом скоро коснулся современной американской музыки. Г-н Гилельс откровенно признался, что его знакомство с ней довольно ограничено. Правда, кое-что из нашей музыкальной литературы он знает — главным образом, произведения Сэмюэла Барбера, Аарона Копленда и Роя Харриса… но пока он еще не включил в свой репертуар ни одной американской пьесы. С особенной теплотой г-н Гилельс отозвался о Барбере, причем наибольших похвал удостоилась его исключительно красноречивая фортепианная Соната (1949). Г-н Гилельс сказал даже, что Барбер, по его мнению, один из лучших ныне живущих композиторов. Монументальная Фантазия для фортепиано (1957) Аарона Копленда — одна из самых удачных появившихся в США фортепианных пьес послевоенного периода — осталась неизвестна. Впрочем, он выразил желание ближе познакомиться с нашей музыкой и с удовольствием рассказал о большой связке американских нот, поднесенных ему на прошлой неделе при посещении Джульярдской школы в Нью-Йорке. Г-н Гилельс намеревался изучить их по возвращении в СССР.

Затем собеседники занялись сравнительной оценкой ряда американских симфонических оркестров. Г-н Гилельс, разумеется, познакомился со многими из них на личном опыте… В последнее время все шире распространяется мнение, что эра „великой тройки“ (оркестров Бостонского, Нью-Йоркского и Филадельфийского) миновала безвозвратно и что не меньше пяти–шести других оркестров достигли такого же технического и артистического совершенства. Это мнение было высказано и присутствующими, называвшими в качестве примеров высокого американского симфонизма оркестры Вашингтона, Кливленда, Питтсбурга, Сан-Франциско, Цинциннати и Чикаго…