Эмир Кустурица. Автобиография
Шрифт:
Как-то в субботу после обеда, как раз за неделю до смерти своего отца, Дуня Витлачил-Нуманкадич прогуливалась по улице Васе Мискина. Она взяла с собой свою свекровь Смилю, чтобы пройтись по Старому городу. Ей давно хотелось сблизиться со своим отцом, но судьба распорядилась по-иному. Толкая коляску со своим маленьким сыном Деяном, она невольно вздрогнула, увидев Акифа возле кондитерской «Египет». Пока ее отец переходил на другую сторону улицы, направляясь к своему офису рядом с мечетью Али-бея, Дуня остановилась, на этот раз полная решимости познакомить деда с его внуком, как это водится у нормальных людей. Заметив дочь, дядя Акиф по своему обыкновению кивнул головой в знак приветствия, с широкой улыбкой взглянул на своего внука, снова надел шляпу и исчез из виду. Взволнованной Дуне оставалось лишь горестно размышлять о том, что же такого могло произойти в жизни ее родителей,
Все, что Акиф отказывался делать для собственной семьи, он компенсировал своей общественной жизнью в Баскарсии. Там даже местные сумасшедшие, включая самого известного из них. Хору Кукурику, признавали в нем настоящего джентльмена и преклонялись перед ним. Дядя Акиф кормил их, заботился о них, давал им денег. Когда загадочная смерть унесла этого человека, прожившего не менее загадочную жизнь, его кончина в глазах семьи и сограждан стала яркой вспышкой, озарившей необычный образ моего дяди.
После своей смерти дядя Акиф пополнил длинный список чеховских героев, обогативших мою жизнь. Во время обычного медицинского осмотра он узнал, что у него проблемы с почками. Дядя не стал паниковать, но когда доктор сообщил ему, что операция неизбежна, он услышал, как в его дверь стучится смерть. Уверенный, что не выйдет живым из больницы, он написал последнюю впечатляющую страницу своей жизни. Его сердце не выдержало сложной операции. Новость о его смерти распространилась по Баскарсии со скоростью света. Все его друзья и родственники помчались выражать свои соболезнования на улицу Вразова, в квартиру дяди Акифа. Его сестре Изе, которая к тому времени рассталась с фальшивым пилотом Адо Бегановичем и теперь жила у своего брата, не пришлось прилагать много усилий для организации поминок в квартире покойного. Ее брат купил все необходимые для этого дня продукты и сложил их на полки и в шкафы на кухне.
— Покойный был большим противником алкоголя, — заявила моя тетя, когда собрались гости. — Прошу вас уважать его волю и не пить спиртное в квартире.
С этими словами тетя Иза засунула руку за сифон кухонной раковины и вытащила оттуда бутылку домашней водки, как бы подтверждая, что алкоголь здесь абсолютно запрещен. Она наполнила бокалы для себя и только что прибывших гостей.
— И все же мы не может проводить покойного без последнего «прощай». И, как утверждают наши братья-христиане, необходимо выпить за упокой его души.
Она выплеснула половину своего бокала [41] , выпила вторую половину и поставила бутылку на место, под раковину. Иза уже давно жила у своего брата и иногда выпивала по стаканчику, когда болел желудок или когда на душе скребли кошки. Об этом, разумеется, ее брат не знал, поскольку был «большим противником алкоголя».
Перед тем как лечь в больницу, дядя Акиф решил, что его проводы в последний путь должны пройти достойно. Он отправился в магазин, и его покупки в тот день не имели ничего общего с обычным месячным рационом. Он хотел быть уверенным, что после его смерти, в день поминок, все пройдет так, как должно для человека его ранга. Помимо закупки всех необходимых для этого дня продуктов, дядя оставил своей сестре подробные письменные инструкции о том, как следует распорядиться съестными припасами: «Двух с половиной килограммов кофе хватит, чтобы все, кто скорбит обо мне, могли пить его вдоволь в течение двух дней. Их будет около двухсот пятидесяти. Если разделить два с половиной килограмма на двести пятьдесят, в зависимости от того, готовишь ты крепкий или слабый кофе, приблизительно его должно хватить на всех. Килограмма сахара, конечно, многовато, но было бы глупо покупать меньше. В любом случае, в запасе есть еще два килограмма. Килограмм фиников и сушеного инжира, а также два килограмма лукума: два первых предназначены детям, а лукум, разумеется, подается взрослым вместе с кофе».
41
Обычай, состоящий в том, чтобы пролить несколько капель из своего бокала в память о покойном.
В нижней части серванта в столовой дядя Акиф составил сиропы и фруктовые
Не бывает фильма без мрака
В 1985 году фильм «Папа в командировке» победил на Каннском кинофестивале. Это был первый югославский фильм, получивший «Золотую пальмовую ветвь». Я вернулся в Сараево за три дня до окончания фестиваля, и премию за меня получил Мирза Пасич, директор «Форум-фильм Сараево». Его фотография с «Золотой пальмовой ветвью» и поднятыми вверх руками обошла весь мир. Он получил награду из рук Стюарта Грейнджера и просто сказал:
— Большое спасибо.
Когда меня спросили в Сараеве, почему я сам не получил «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах, я не придумал ничего лучше, чем ответить, что мне нужно было класть паркет в квартире моего друга Младена Материна.
Моей победы на Венецианском кинофестивале оказалось недостаточно, чтобы городские власти удосужились выделить мне государственную квартиру. Мы с Майей и Стрибором жили в квартире родителей Майи. В этой парадоксальной ситуации, в результате которой я, несмотря на награду, не мог воспользоваться своим правом на жилье, сыграли роль два фактора: я никогда не был членом коммунистической партии, и Мурат не пользовался особой любовью в сараевских политических кругах. Как иначе объяснить тот факт, что счастливый обладатель венецианского «Золотого льва» до сих пор жил в чужой квартире? Несмотря на то что венецианский «Золотой лев» и победа баскетбольной команды «Босна» представляли собой единственные достижения, благодаря которым Сараево фигурировал на европейской арене! Мне это напомнило отца и его юмор, когда, лежа на диване, он защищался от нападок моей матери, вопрошающей, почему помощник министра живет в полуторакомнатной квартире. Право на жилье, разумеется, было — оставалось лишь его применить! Но мои проблемы не ограничивались жильем и отсутствием каких-либо привилегий, которые предполагает кинематографическая слава.
После Венеции мой следующий проект «Папа в командировке» неожиданно погряз в политическом болоте. Сценарий, написанный за неделю, в интервалах между попойками Сидрана, но также в порыве вдохновения после успеха «Долли Белл», стал излюбленным блюдом в меню преемников Тито. Мы с Сидраном и Стрибором поселились в отеле «Империал» в Дубровнике, словно в укрепленном лагере, с единственной мыслью в голове: как можно скорее завершить сценарий об этом критическом периоде 1948 года. Это была по-прежнему история семьи Золь, но происходила она чуть раньше по времени, в соответствии с событиями той эпохи. Речь шла о том, как отец Меша Золь, став жертвой любовной махинации, был уничтожен политически и как судьба этого политзаключенного повлияла на становление его сына Малика.
Раз уж я не получил квартиры и прочих привилегий в связи со своей недавней венецианской победой, я надеялся хотя бы на отсутствие проблем со съемками нового фильма. Очень скоро стало ясно, что надеялся я зря. Я не учел того факта, что маленькие солдаты Тито по-прежнему стояли у власти и изо всех сил старались ничего не менять, словно Тито и не умирал, и особенно — не касаться любой щекотливой темы, в частности болезненного 1948 года.
Мой фильм затрагивал ту страницу нашей истории, которая не пользовалась популярностью среди наследников Тито. Особенно если учесть, что они добились политической славы, пропагандируя миф о разрыве отношений между Тито и русскими. С одной стороны, мой фильм — в поэтическом стиле, глазами маленького мальчика, — рассказывал о ключевых исторических переменах, но при этом касался также истории невинной жертвы лагеря «Голи-Оток». В то время я еще не вполне осознавал свою компетентность в вопросах темы «Голи-Оток». А ведь я видел немало друзей своего отца, пьяных и несчастных, приходивших в нашу квартиру в Торице, а также в следующую, в доме номер 9 А на улице Каты Говорусич. Все они сыграли важную роль в моем становлении. Особенно Хайрудин Сиба Крвавац, который был членом худсовета «Сутьеска-фильм», но из-за своего прошлого в «Голи-Оток» он не сумел помочь мне распутать клубок, тормозивший съемки моего второго полнометражного фильма.