Эммаус
Шрифт:
Я подражал поступкам того крестьянина, что возвращается после града на поле, но мне не хватало его мудрости, его наметанного глаза, которым он смотрит на небеса, понимая, довольны ли они или рассержены.
Прошло какое-то время — точно не помню сколько, — и в газетах сообщили, что на рассвете за городом обнаружили тело трансвестита, наспех захороненное на речной отмели. Его застрелили из пистолета в затылок. Смерть наступила двое суток назад. У трансвестита были имя и фамилия, автор статьи их назвал. Но там также говорилось, что чаще сто звали Сильви — в честь Сильви Вартан.
Эта новость поразила нас, поскольку мы его знали.
Трудно вспомнить, когда именно это случилось, но с некоторых пор мы стали по ночам крутиться около проституток, бесшумно подъезжая к ним на велосипедах. Поначалу мы заглядывались на этих ярких женщин, возвращаясь домой из церкви
Так вот, мы проезжаем мимо них, часто даже не оглядываясь. Однако можем и обернуться, чтобы с другой стороны улицы, издалека, посмотреть на них — на их бедра, грудь, на их высокие сапоги.
Они нам это позволяют. Мы как ночные мотыльки. Появляемся и исчезаем.
Но однажды Бобби остановился прямо перед одной из них, коснулся ногой земли.
— Поцелуешь меня? — спросил он в свойственной ему нагловатой манере.
Проститутка рассмеялась. Она была ровесницей наших матерей — а это совсем иное мироощущение. С тех пор мы осмелели. Впрочем, мы с Лукой — нет, мы продолжали вести себя по-прежнему. А вот Бобби — да. И Святоша тоже, причем как-то по-особенному, как он один умеет — и так, словно уже давно к этому готовился. Ребята стали заговаривать с женщинами, но коротко, чтобы не отпугивать клиентов. А тем, которые нам особенно нравились, мы исхитрялись иной раз приносить пиво. Или сладости. Особенно двум, которые работают на одном и том же углу, на слабо освещенном бульваре. Они отнеслись к нам дружелюбно. Они первые и привели нас к себе домой. Потом мы побывали и у других. Может, им скучно в те ночи, когда нет работы, — и тогда они приглашают нас к себе. В свои маленькие квартирки без имен над дверными звонками.
У них дома невероятного вида лампы и всегда играет радио: его слышно еще до того, как мы входим, когда они вставляют ключ в замочную скважину. Мы поднимаемся по лестнице, потому что в лифте можно ненароком столкнуться с соседями, а потом долго ждем на лестничной площадке, и именно в этот момент нас охватывает страх — а вдруг нас здесь увидят. Может, поэтому эти женщины часто мешкают и долго ищут ключи в сумочке, дразня нас. По лестнице мы поднимаемся, заблаговременно снимая туфли или сапоги, чтобы не шуметь.
В общем, мы сначала были легкомысленны как мотыльки, а потом из этого выросло нечто другое. Это часть нашей жизни, и нам страшно подумать, насколько глубоко она в нас спрятана, ведь на людях мы изображаем, будто стремимся возродить Царство Божье, основанное на порядке и чистоте. Между нашей обычной жизнью и проститутками пролегла пропасть — и тайна. Об этом никому не известно, и мы не признаемся в этом даже на исповеди. У нас не найдется слов, чтобы об этом рассказать. Быть может, днем в нас светится тусклый огонек стыда и отвращения, и догадаться об этом можно по легкой грусти, царящей в нашем сердце, — мы словно надтреснутые сосуды, знающие о своей скрытой ущербности. Однако до конца мы не уверены: граница между нашей обычной жизнью и ночными приключениями кажется непреодолимой, так что никто в них всерьез не верит. Кроме разве что Святоши, который остается в квартирах проституток и после того, как мы оттуда уходим: нам не хочется поздно возвращаться домой, мы не хотим лишних объяснений. А он уже перестал соблюдать предосторожности и часто вовсе не ночует дома. А иной раз пропадает и целыми днями. Но для него все обстоит иначе: им движет его призвание, а у нас его нет, для нас это игра, и мы можем в любой момент остановиться. А он ищет путь, по которому пойдет навстречу демонам.
Именно во время ночных вылазок мы и познакомились с Сильви. Образ жизни трансвеститов нам не нравится, он кажется нам противоестественным, мы его не понимаем; однако мы довольно скоро выяснили, что они способны испытывать бурную радость и крайнее отчаяние, а это все упрощает и, как ни парадоксально, очень нам близко. Нас роднит детская вера в Землю обетованную, общее желание искать ее, презрев всякую стыдливость. Их тело словно говорит: «я — это
— Давай иди сюда, — говорил он хриплым голосом.
В нескольких километрах от места обнаружения трупа, вверх по течению, там, где русло реки становится шире, нашли машину. Со следами крови. Ее пытались столкнуть в воду, потом бросили. Обнаружили владельца, он сказал, что автомобиль у него угнали. Оказалось, это молодой человек из хорошей семьи, которого мы часто видели в компании Андре и ее друзей. Он повторял, что машину у него угнали, а после раскололся и начал понемногу вспоминать, что произошло на самом деле. По его словам, их было трое: он и двое его друзей; они усадили Сильви в машину, чтобы отвезти его на вечеринку. Сам он сидел за рулем и остановился перед Сильви, на углу, где тот обычно стоял, предложил поехать с ними и развлечься немного. Сильви знал их, потому им и доверился. Он сел в машину, на переднее сиденье, и они вместе укатили. Наркотиков они не принимали, даже спиртного не пили. Они смеялись и пребывали в прекрасном настроении. И тут двое друзей, сидевших сзади, вытащили пистолет, и это всех взбудоражило.
Оружие пустили по рукам, Сильви тоже подержал его двумя пальцами, изображая отвращение. Под конец пистолет снова оказался у тех, что сидели сзади, они стали делать вид, будто стреляют в прохожих из окна машины. Я прочел их имена в газете, первым стояло имя Святоши. Нелепо, но единственное, о чем я подумал, — это о том, какими маленькими буквами оно напечатано среди всех остальных слов, одно из множества — его имя. Прежде, в школе, где его называли настоящими именем и фамилией, у меня каждый раз создавалось впечатление, будто он раздет догола, унижен: ведь он — Святоша, мы-то это прекрасно знали. Там, в газете, он тоже был голый — в списке прочих имен — да к тому же в тюрьме. Молодой человек, сидевший рядом с ним, тоже был друг Андре, парень постарше. На допросе он признал, что в тот вечер находился в машине, но поклялся, что не стрелял. Он только помогал закапывать труп и толкать машину в воду.
— Любой бы так поступил на моем месте, — заявил он, — надо же помочь друзьям.
Святоша, если верить газете, не сказал ни слова с тех самых пор, как его задержали у него дома; я лишь понял, что он по-прежнему жив и что он — по-прежнему он. Он усвоил четкую модель поведения и безукоризненно следовал ей. От Гефсиманского сада до Голгофы — Учитель установил твердые правила, и любой агнец может прибегнуть к ним в час жертвоприношения. Таков обряд мученичества, который мы обозначаем словом «страсть» — если хорошенько вдуматься, словом возвышенным, но для остального человечества обозначающим плотское желание. Основываясь на точных данных баллистической экспертизы, полиция получила ясную картину событий. Стрелявший сначала приставил дуло к затылку Сильви, потом нажал на курок. Похоже, это не был случайный выстрел. Установили, что пистолет принадлежал Святоше. «Никакого мотива, — писали в газетах, — кроме скуки».
Я вырезал эту статью, намереваясь сохранить ее. «Все завершилось безграничным позором лучшего из нас», — подумал я. Наше статичное существование заставило нас отправиться в долгое путешествие, и теперь об этом стало известно всем, наша тайна стала темой новостей, вызвала скандал. О смерти Луки, о наркомании Бобби, о тюремном заключении Святоши будут судачить люди как о чем-то загадочном, словно это чума, неожиданно посланная свыше, явление нелогичное, беспричинное. Но я понимал, что это лишь первое дуновение, лишь брошенное в землю семя, которому суждено прорасти и расцвести пышным цветом. Я не сумею все это объяснить, но именно это скрыто под моей холодностью, необъяснимой для окружающих. И в каждом поступке, смысл коего недоступен пониманию.