Энергия души
Шрифт:
Во всяком случае, Симур не стал бы этого делать даже сегодня, хотя от былого страха перед старыми ведьмами уже мало что осталось. Ему лишь сильнее захотелось как можно скорее остаться в одиночестве, чтобы как следует все обдумать. Он прибавил шагу, и тут его настигло проклятие. Ноги онемели, а голова закружилась. Симур споткнулся и покатился кубарем в сточную канаву, по которой к особому лазу стекали городские нечистоты. Старухи приветствовали его падение злорадным хихиканьем.
Кто-то помог Симуру выбраться из канавы и отер ему лицо. Проморгавшись, он увидел тревогу в глазах матери. Правда, это выражение редко сходило с ее лица. Женщины Города жили в непрерывном страхе и заботах о детях. Даже когда приходили мужчины, женщины не испытывали ни малейшей радости. Мужчины были грубы. Они спешили избавиться от обременявшего их семени, чтобы поскорее отправиться по другим делам. Забегали после охоты на прыгофрукты или перед сбором грибунов. Неудивительно, что и дети не радовали женщин. Обретенные между делом, они были только источником тревоги и хлопот.
Симур ждал, что мать хотя бы спросит его о том, что он услышал и увидел в Коконе Совета. Конечно, он ничего не стал бы ей рассказывать, буркнул бы: «Табу» – и все, но… Вот почему мать никогда ни о чем его не спрашивает? Наверное, боится. Не хочет добавлять лишнюю ношу на свои сутулые плечи. Мать молча привела его в закуток, где висели их спальные коконы и валялась разная утварь, взяла губчатку, которая питалась отбросами, но зато выделяла увлажняющую слизь, и принялась стирать грязь с лица, груди и рук своего отпрыска. Сам Симур предпочел бы искупаться в дожделодце. Он иногда делал это, разумеется вдали от Города, но на худой конец сойдет и губчатка.
Вытерев все, что смогла, мать сунула Симуру в руки плошку с мелко нарубленными прыгофруктами, которые она щедро полила патокой. Такого лакомства он не едал давно и потому был благодарен матери. Ему даже захотелось сказать ей что-нибудь ласковое. Покопавшись в памяти, которая хранила множество редко используемых слов, он попытался составить из них что-нибудь, что могло бы доставить женщине удовольствие. Женщины любят надевать ожерелья из гремучки, потому что считают их необычными… Значит, женщинам нравится все красивое!
– Ты красива, как… трехкрылка! – выпалил он.
Унылое лицо матери исказила гримаса, похожая то ли на улыбку, то ли на плач. Она быстро отвернулась и принялась шинковать обломком шипа стебель флутука. Нарезанные кружочки мать нанизывала на связанные между собой древесные волокна. Потом они вдвоем развесят их над спальными коконами. Когда кольца флутука высохнут, их можно будет добавлять к моченым грибунам или так жевать. Ведь они так приятно хрустят на зубах, наполняя рот солоноватой слюной. Симур быстро доел лакомство, запил его чуть подслащенной водой и принялся помогать матери, которая все еще старалась на него не смотреть.
Пока они развешивали низки с флутуком, столбы солнечного света, что под разными углами вонзались в сырой полумрак городского тоннеля, заметно потускнели. Это время Симур любил больше всего. Жизнь в Городе затихала. В затененных углах начинали мерцать гнилушки, которые издали казались добрыми огоньками, обещающими уют и покой. Старухи, натрудившие на барахолке языки, расползались по своим коконам, отсыпаться. Можно было спокойно бродить где хочешь, не рискуя получить проклятие в спину. Иногда кто-то начинал потихоньку напевать, протяжно и печально. Симур всегда прислушивался, стараясь запомнить мотив и слова, сочиненные давно запрещенными Сказителями.
Кем запрещенными? Старейшинами? Так ведь нет никаких Старейшин! А мешки с костями ничего ни разрешить, ни запретить не могут. Выходит, древолюды сами отказались от песен и легенд. Нет, песни еще поют, но тихонько, с оглядкой. Боясь разбудить старух. Это все они, старые ведьмы. Тошно им, что молодняк еще не до конца изъеден страхом, способен пока радоваться жизни, а женщины иногда вкладывают в древние напевы свою глухую тоску по ласковому слову и той силе, что раскрывает бутоны цветов и наливает соком плоды. Только черное колдовство способно отнять у древолюдов последнее, что пока отличает их от балаболок и увальней.
И не Осгут виноват в этом. Может, он и колдун, да только гниль, разложение жизни начались в Городе задолго до его появления. Наверное, с тех пор, как умерли последние Старейшины, и никто не рискнул войти в Кокон Совета, чтобы вынести их останки и сбросить к Корням. Нет, намного раньше! Еще тогда, когда Старейшины спрятались от Города в своем Коконе и стали изрекать повеления сквозь занавеску. Они полагали, что так будет лучше. Если обычные древолюды перестанут видеть их, ни у кого не возникнет и тени сомнения в том, что каждое решение Старейшин полно мудрости и справедливости.
Ни у кого и не возникало. Сначала Старейшин перестали видеть, потом слышать. Поначалу им еще таскали пищу и воду, а когда убедились, что эти подношения остаются нетронутыми, решили, что Старейшины перестали нуждаться в них. Постепенно забылось, что обитатели Кокона Совета тоже древолюды. Племя продолжало жить по раз и навсегда установленным правилам и табу, по мере нужды добавляя к ним новые. Ведуны по-прежнему твердили о мудром обычае избирать новых Старейшин взамен упавших к Корням, хотя никто не помнил, когда такое происходило в последний раз.
Всеобщее беспамятство, слепая вера да тайная власть сплетен, которыми старухи опутали весь Город, – вот что управляло древолюдами. Никто ничего не хотел знать, кроме того, что требовалось для выживания. Добыли охотники прыгофрукты – праздник. Насобирали грибунов – удача. В дожделодцах накопилось достаточно воды – счастье. Никто не задумывался о завтрашнем солнце, кроме любознательного в силу своего возраста молодняка. Да и тот вскоре пропитывался миазмами страха. Такие дети, как Симур и до недавнего времени Лима, были редким исключением. А пройдет еще тысяча-другая солнц, и дети начнут впитывать страх через соски матери. И тогда Городу конец…
Чем больше Симур размышлял об этом, тем сильнее ему хотелось поговорить с Осгутом. Ведь должен же быть какой-то выход? Колдун говорил, что есть и другие поселения древолюдов. Неужели и у них так же? Вот бы добраться до них и посмотреть, как они там живут. Это даже лучше, чем искать отдельное дерево, на котором обитает великан. По крайней мере, больше пользы для Города. Даже несмотря на горькую истину, которая ныне открылась ему, Симур все еще мыслил как древолюд, остающийся неотъемлемой частью своего племени…