Энн из Зелёных Крыш

Монтгомери Люси Мод

– Ну, я не знаю, – ответил Мэтью.

– Что ж, это ещё одна из вещей, которые мне нужно узнать. Разве это не прекрасно, что существуют так много вещей, о которых можно узнать что-то новое? Вот почему я чувствую радость от жизни – ведь вокруг такой интересный мир. Было б и вполовину не так интересно, если б мы знали все обо всем, правда? Тогда не было бы никакой возможности для воображения, не так ли? Но я, наверное, слишком много говорю? Мне всегда делают замечание, что я слишком болтлива. Может, вы хотите, чтобы я помолчала? Если что – вы говорите, и я не буду болтать. Я могу помолчать, хотя это трудно.

Мэтью, к его собственному удивлению, получал удовольствие от её щебетанья. Как

большинство тихих людей, он любил болтунов, если они были готовы говорить и не ожидали от него ответа. Но он никак не думал, что будет наслаждаться обществом маленькой девочки. Женщины были не очень приятны в общении, но девочки были ещё хуже. Он терпеть не мог, как они пробирались бочком мимо него, с робкими взглядами, как будто ожидали, что он проглотит их, если они отважатся сказать хоть слово. Это была обычная манера поведения хорошо воспитанной девочки из Эйвонли. Но эта веснушчатая колдунья была совсем другая, и, хотя ему было довольно трудно – с его медлительностью – успевать за её мыслями, он подумал, что ему «кажется, нравится её болтовня». Поэтому он сказал, как обычно, застенчиво:

– О, ты можешь говорить сколько хочешь. Я не возражаю.

– Ой, я так рада. Я знаю, что мы с вами подружимся. Это такое облегчение, говорить, когда хочется, и чтобы никто не указывал, что дети должны молчать. Мне это говорили миллион раз. И люди смеются надо мной, потому что я использую напыщенные слова. Но если у вас есть возвышенные идеи, то вы должны использовать особые слова, чтобы выразить их, не так ли?

– Ну, это представляется разумным, – сказал Мэтью.

– Миссис Спенсер сказала, что на мой язык должен быть подвешен замок. Но так не получится. Мой язык закреплен только на одном конце. Миссис Спенсер сказала, что ваш дом назвали Зелёные крыши. Я её спрашивала об этом. Она сказала, что вокруг дома растёт много деревьев. Я очень обрадовалась. Я ведь так люблю деревья. А их вообще не было вокруг детского дома, только несколько бедных маленьких кустиков перед входом, за белым заборчиком. Они сами выглядели, как сиротки, эти бедные растения. Мне хотелось плакать, когда я смотрела на них. Я говорила им: «О, мои бедные! Если бы вы росли в большом– пребольшом лесу с другими деревьями рядом, а пушистый мох и колокольчики росли у ваших корней, и мимо протекал ручеёк, и птички пели в ваших ветвях, то вы бы разрослись, правда? Но вы не можете расти там, где находитесь. Я знаю, что вы чувствуете, маленькие мои». Мне было жаль покидать их сегодня утром. Люди привязываются к таким вещам, не так ли? А рядом с Зелеными крышами есть ручей? Я забыла спросить миссис Спенсер об этом.

– Да, есть, сразу за домом.

– Замечательно! Я всегда мечтала жить рядом с ручьем. Но никогда не думала, что моя мечта сбудется. Мечты не часто сбываются, правда? Но было бы неплохо, если бы они сбывались? Но сейчас я чувствую себя почти счастливой. Правда, я не могу чувствовать себя совсем счастливой, потому что – ну, вот какого цвета это, как вы думаете?

Она перекинула одну из ее длинных блестящих кос через худое плечо и показала Мэтью. Мэтью не привык определять оттенки дамских локонов, но в этом случае не могло быть сомнений.

– Это рыжий, не так ли? – сказал он.

Девочка опустила косу со вздохом, который, казалось, исходил из самой глубины её сердца и выражал всю мировую скорбь.

– Да, это рыжий, – сказала она безропотно. – Теперь вы понимаете, почему я не могу быть совершенно счастлива? И никто не смог бы, у кого есть рыжие волосы. Я не возражаю против других вещей – веснушек, зеленых глаз, и того, что я такая худая. Я могу представить, что их нет, что у меня цвет лица, как лепестки розы, а глаза, как фиолетовые звёзды. Но я не могу себе представить,

что у меня волосы другого цвета. Я пытаюсь. Я думаю про себя: «Теперь мои волосы черные, как вороное крыло». Но все это время я знаю, что они просто рыжие и это разбивает мое сердце. Это мой пожизненный крест. Я однажды читала в романе о девушке, которая всю жизнь страдала, но не от рыжих волос. Ее волосы были, как чистое золото на алебастровом лбу. Что такое алебастровый лоб? Я никогда не могла понять. Вы можете мне объяснить?

– Боюсь, что не могу, – сказал Мэтью, у которого начала кружиться голова. Он чувствовал себя, как в молодости, когда другой мальчик заманил его на карусель во время пикника.

– Ну, тогда это, должно быть, что-то хорошее, потому что она была божественно красива. Вы когда-нибудь думали, что должен чувствовать человек, который божественно красив?

– Честно говоря, нет, – признался простодушно Мэтью.

– А я – да, очень часто. Что бы вы предпочли, если бы у вас был выбор: быть божественно красивым, удивительно умным или ангельски добрым?

– Хм – я точно не знаю.

– Я тоже. Я никак не могу решить, но это не имеет значения, потому что я вряд ли я когда-нибудь буду такой. И я уверена, что никогда не буду ангельски доброй. Миссис Спенсер говорит —… О, мистер Касберт! О, мистер Касберт!! О, мистер Касберт!!!

Это не были слова миссис Спенсер и девочка не вывалилась из повозки, и Мэтью не сделал ничего удивительного. Они просто проехали поворот и оказались на Бульваре.

«Бульвар», так его называли люди в Ньюбридже, это участок дороги длиной в четыре или пять сотен ярдов, над которым протянули свои ветви огромные, широко разросшиеся яблони, посаженные много лет назад эксцентричным старым фермером. Над головой был один длинный навес из белоснежных ароматных цветов. Под ним воздух был полон фиолетового сияния, а далеко впереди сверкало небо, окрашенное закатом, как витражное окно в соборе.

Эта красота, казалось, заставила девочку онеметь. Она откинулась на спинку кабриолета, скрестила свои худенькие руки и восторженно смотрела вверх на белое великолепие. Даже когда они проехали Бульвар, и ехали по длинному склону Ньюбриджа, она продолжала сидеть неподвижно и молчать. С не менее восторженным лицом она смотрела вдаль, на закат солнца, и в её глазах проносились чудесные видения на этом светящемся фоне. Через Ньюбридж, шумную небольшую деревню, где лаяли собаки, кричали дети, и любопытные лица выглядывали из окон, они проехали всё еще молча. И спустя три мили девочка не сказала ни слова. Очевидно, она могла молчать так же энергично, как и говорить.

– Мне кажется, ты устала и проголодалась, – осмелился наконец сказать Мэтью, предположив, что это было единственной причиной её молчания. – Но нам уже осталось немного проехать, всего около мили.

Девочка глубоко вздохнула и посмотрела на него мечтательным взглядом, как будто вернувшимся из просторов Вселенной.

– Ох, мистер Касберт! – прошептала она. – Это место, которое мы проезжали – белое место – что это было?

– Ты, наверное, имеешь в виду Бульвар, – сказал Мэтью после нескольких секунд раздумья, – это действительно милое место.

– Милое? О, слово милое не совсем подходит для этого места. И прекрасное тоже не подходит. Скорее чудесное – самое подходящее. Это место – единственное из всех, которые я видела в своей жизни, которое нельзя вообразить ещё чудеснее. Оно вызвало радость вот здесь, – она приложила руку к груди, – это вызвало даже боль, и все же это была приятная боль. У Вас когда-либо была такая боль, мистер Касберт?

– Честно говоря, я не могу припомнить.