Эныч
Шрифт:
— Ну что, что такое? — трясет его за плечо Евсюков. — Почему не работает?
— А до самого не доходит? — Сычев откладывет оружие, выставляет голову в окошко, чешет ботинок ботинком.
— Берушей понатыкали, сволочи, вот луч и отфутболивает. Он возвращается в исходное положение и отключает прибор.
Евсюков принимается, покусывая кулак, бегать по чердаку.
— Да ты, Сыч, понимаешь, что нам с тобой будет?! Генерал с нас обоих скальп сдерет! Сделай же что-нибудь!
— Не боись, — говорит Сычев. — Ничего не будет.
Он открывает чемодан, достает длинный плоский пенал, вытряхивает на ладонь маленькие серые пульки, показывает товарищу.
— Сюрприз для Эдуарда, — он ссыпает пульки обратно. Одну, прилипшую к подушке пальца, показательно
Сычев нацеливает пенал на карниз борисовского окна, нажимает кнопку под потай. Убирает пенал, берет антенну…
— К сожалению, это тоже входит в правила игры, — слышат лейтенанты. — А теперь, Эдуард Иванович, хочу вас порадовать. В Москве меня принял Сурков. В приватной беседе он мне пообещал, что в ближайшее время Плухов будет смещен. Так что бронируйте банкетный зал. Отметим… Да вы, я смотрю, не особенно рады…
— Что вы, Василий Мартыныч. Рад. Работы просто через край. Третьи сутки глаз не смыкаю.
— Понимаю. Вам бы отдохнуть…
— Нет, Василий Мартыныч. Обстоятельства требуют моего круглосуточного присутствия в управлении.
— Что ж, не буду вас задерживать…
Спустя пять минут распахиваются парадные двери, и Евсюков с Сычевым видят направляющегося к машине Степанчука.
— Сыч! — шепчет побледневший Евсюков. — Ты слышал? Летим к генералу!
8
— Пустяки все это, Эдик. Не стоит внимания. Жизнь, в принципе, не такая уж плохая штука, при условии, если ты ее держишь за хвост, как птицу какаду. Ну, да ладно, оставим сии сентенции. Так сколько еще тебе от Молекулы понадобилось для своей лавочки?
На открытой широкой террасе старинного особняка с видом на заботливо ухоженную зелень небольшого английского парка, в центре которого тихо шумит и переливается вокруг солнцебелос-веркающих скульптур Аполлона и Дафны радужный водяной букет розовокаменного фонтана, сидят за круглым, из сандалового дерева столиком в креслах-качалках, одетый в серо-шерстяной с яркой эмблемой спортивный костюм, лет пятидесяти, загорелый, с внимательным взглядом на сухощавом лице хозяин особняка и майор комитета государственной безопасности Эдуард Иванович Степанчук.
— Спасибо, Виктор Вильямович. Пока не надо. Вполне достаточно того, что вы нам уже выделили, — пригубляет майор из маленькой золотисто-зеленой чашечки юсуповского сервиза кофе «по-турецки». — Я ведь только на секунду к вам заскочил. Поделиться этой, так сказать, горячей новостью.
Неторопливо запустив руку в находящийся посреди столика ящичек из слоновой кости и вынув продолговатое темно-коричневое тело «Ла Короны», Виктор Вильямович отрезает миниатюрными ножницами ее кончик и закуривает от услужливо протянутой ему Степанчуком зажигалки.
— Эта новость уже подостыла, Эдик, — выпустив облако дыма, смотрит за игрой фонтанных струй хозяин. — Я еще вчера был в курсе разговора Суркова с Борисовым. Советую тебе на сей счет особенно не обольщаться. Глупо всерьез полагаться на заверенья этого пронафталиненного придурка — его давно уже нет, а ему все еще до сих пор не решаются об этом сказать. — Он переводит взгляд на майора. — Нет, Эдик, вся эта возня в кремлевской ступе тебя не особенно должна волновать. Незачем. Надо исходить из того, что дни этой системы уже сочтены, и мы все это знаем. Осталось только дождаться официальной кончины наших Главных Динозавров, а там уж пойдут дела потоком бурным — демократия, гласность, свободный рынок и прочая необходимая атрибутика… Так что уже сегодня советую тебе подумать о будущей работе в области менеджмента. Место я тебе гарантирую, можешь быть спокоен. Будешь, для начала, руководителем какого-нибудь совместного с западниками предприятия, ну, хотя бы, — в темно-матовых глазах Виктора Вильямовича появляются точечки-смешинки, — президентом ассоциации по продаже похоронных принадлежностей. Ну, а далее — главой собственной фирмы, и вперед — на международные просторы, завоевывать себе имя, вес, положение, зеленые. Но предупреждаю, Эдик, работать придется по-настоящему: засучив рукава и в поте лица своего, как Дядя Саваоф со своим земным материалом. Это тебе не всякие там дела о диверсиях стряпать и мыльные пузыри пускать. Бизнес. Кстати, — рассматривает он янтарную головку своей горящей сигары, — зачем тебе с Плуховым понадобилось без моего ведома такую вакханалию вокруг Энова устраивать, да еще чуть ли не военное положение вводить?.. Напрасно, мой друг, напрасно. Консервный завод, который вы так блестяще с Петром Сергеевичем угрохали, напрямую входил в сферу моих экономических интересов… Эх, Эдик, Эдик, — холодная ты голова, горячие руки, — согласовывать такие вещи надобно.
Выпустив очередной заряд сигарного дыма, Виктов Вильямович осуждающе покачивается в качалке.
— Не все так просто, — устало вытерев глаз, покорябывает борт своего серого костюма майор. — Здесь мы на самом деле столкнулись с еще недостаточно понятной нам силой, которая последовательно и методично наносит свои удары, как по экономическим, так и по психологическим структурам города и области: бесследно исчезают люди, производятся разновекторные, на сексуально-патологической основе, вредительства… И все эти события, так или иначе, но всеми своими лучами ведут и сходятся на фигуре рабочего чугунолитейного завода — Энова. И это — не наши с Плуховым игры, Виктор Вильямович, это — факт. Ну, а сам Энов… — Степанчук, повертев зажигалкой, чешет ею свой подбородок, — дебил-дебилом, обычное парножвачнокопытное животное, классический тип советского прола, живой шарж на антиагента. Однако есть в нем что-то такое, чего отказывается понимать разум…
Степанчук разводит руками и поводит головой.
— Чудесно, — улыбается, продолжая покачивание, Виктор Вильямович. — Судя по всему, Эдик, у этого экземпляра имеются все необходимые данные для поступления в мою новую экстрасен-скую школу в Жатыбае. По крайней мере, проходной балл налицо, — пустые мозги и внешняя таинственность, — что еще надо! Отправляй его туда и не задерживай. Пускай подутрет своими суперфокусами носы всем нашим выпускникам-отличникам: Чумаку, Джуне, Кандыбе, Руцко, Кашпировскому… Самое там для него подходящее место.
Виктор Вильямович останавливает качанье, стряхивает в ажурную, выполненную из севрского фарфора пепельницу-рапан пепел и, упразднив на лице улыбку, продолжает:
— Ну, а теперь перейдем на серьезные темы. Час тому назад у меня были люди от Хаммера. Ему пара сотен тяжелых танков срочно понадобилась. Он у нашего дружка в Африке, мастера Бо-кассо, что-то для себя откопал полезное, дядек маринованный, — не то нефть, не то алмазы. А у них там, понимаешь ли, все время под ногами какой-то фронт собачий путается и нормально людям работать не дает. Ну, пока Сенат раскачается, куча времени уйдет. Вот наша техника ему позарез и потребовалась — быстро, дешево и сердито. Проконтролируй, пожалуйста, сам заявку на танковый. И еще. Сообщи своим коллегам из Новороссийска, чтоб готовились принять в порт четыре греческих контейнеровоза для загрузки их черной икрой в банках из-под частика и отправки в ЮАР и Чили. — Виктор Вильямович смотрит на свои ручные платиновые часы. — Ты меня понял, Эдик?
Степанчук встает, поправляет пиджак.
— Ясно, Виктор Вильямович. Будет сделано. Он откланивается хозяину и идет к выходу.
— Да, Эдик, — останавливает его Виктор Вильямович, — чуть не забыл. Завтра у меня день открытого театра. Убери своих гавриков из старого парка и вокруг него — мне нужно чистое поле творчества. Я там буду под Парусами свое сценическое хобби совершенствовать, душу свою согревать.
Эдуард Иванович Степанчук притормаживает машину у светофора. Постукивая костяшками пальцев по нижнему ряду зубов, прислушивается к доносящимся из радиоприемника сигналам точного времени. «А ведь прав Борисов, — думает Степанчук. Выключает приемник. Опускает голову на руль. — Действительно нет радости… Столько времени я ждал этого момента, дождался, а душа чего-то молчит. Странно…»