Эныч
Шрифт:
— В яранге не погаснет свет!
Воспринявший удар Шуйцы как знак присвоенного изделию качества, обрадованный Коля выпаливает слова благодарности:
— И на Марсе будут яблоки расти!
— Ш-Ш-Ш Ш ШIII!.. — слышится с противополжного конца эстрады. Шуйца и Коля поворачиваются на звук и вместе открывают рот.
Неправильный серый пузырь, оплетенный паутиной веревок, дрожа и волнуясь, гуляет по сцене и, вбирая в себя таинственный корм, округляется в желании оторваться от досок.
— Ты время не забыл, Шуйца мой верный? — звучит насмешливый голос
— Время! Время, друзья! — кричит встрепенувшийся динамик. Шипение прекращается.
К креслу жюри, указывая на застывшее в полуметре над полом сосискообразное тело, шагает угрюмобородый Авангардий.
— Мы просим минуту для завершающего детище мазка.
— Сожалею, но ничего не могу поделать, мастер Авангардий. Закон — не дышло. К тому же ваш замысел жюри понятен. Сможете доносить свое детище, если пожелаете, после объявления приговора.
Молекула поднимает над сванкой гвоздику и сам объявляет:
— За смелое и конструктивное воплощение вековечной мечты человечества — полета в Йоханнесбург — команда Авангардия награждается очком!
Молекула обращает взор в зал.
— Как общество? — спрашивает он. — Согласно ли с таким моим решением? И нет ли в нем предвзятости? Игры?
— Согла-асны-ы!!. Верно говоришь, Вильямыч! Правильно решил! Долой Луку, долой шалаш! Уши им за туфту поотрезать! Молодцы, бороды! Лихой пузырь из дерьма выточили, мать иху мать! Эх, Андрюша, да нам ли быть в печали, играй гармонь, тра-тататата!..
У шалаша вызревает мятеж. Николай Кувякин рвет воздух возле ворота свой рубашки.
— Нет… Пять-пять!.. Я больше не шестерка! Все… Пять-пять… Я больше не могу!! — Коля простирает руки к брезенту потолка. — Говорил я… человеческим языком вам… метро надо делать, метро! И шпалу нашли, и гонку, и кабель с катушкой! А вы? «Дядя Лука-а! Шала-аш! Дядя Лука-а!..» Мундели! Ни своего голоса, ни своего «я», ничего святого! Пляшете под чужую сурдинку — и видеть ничего не видите!
Коля опускает руки и тычет от бедра прутиком-пальцем в сторону Волохонского, поздравляющего возле кресла Молекулы капитана соперников.
— Видеть ничего не видите, а он — вон он, в коронном своем репертуаре, ваш любимый дядя, смотрите! Так, так, давай, правильно, хорошо, ручку пожал, красное словцо сказал, сейчас еще своими духовными сокьевищами поделится, краснопер икраткий! — Коля хватается за голову. — Ох, дурак я, дура-ак, простачок доверчивый! Кому поверил, перед кем душу собирался раскрыть, кого другом чуть не назвал! Дядя…
— Ну, ты не очень-то, — пытается утихомирить страсти Кувякина Евгений. — Не расходись. Сам первый поддержал дядю Луку с шалашом.
— Да еще, — добавляет Саша, — звезду из соломы стал для шпиля мастерить. Хорошо, наш шеф тебе запретил, а то б еще подумали, что мы…
— Вот со звездой бы мы как раз и выиграли!
— Нет, Коль, не надо. Все было правильно. По делу, — говорит Федор. — Выше головы не прыгнешь. А что хорошо, то хорошо. Справедливо. Смотри, какой настоящий аппарат, фантастический, противник придумал. Залюбуешься. Я сам в детстве, когда меня ремнем отчимы лупили, мечтал стать воздухоплавателем.
— Спарведливо… Храшо… Мачтал… — передразнивает Коля. — Эх ты, плюха-матюха, я ж тебе не о том речь-то веду! — Он безнадежно машет рукой. — А ну вас всех к…
— Молчанье! Эй! — обрывает Кувякина сердитый рык Шуйцы. — Виктор Вильямыч говорит!
Коля делает улыбчатый поворот, кланяется индийским гостем и замирает с прижатыми к груди руками.
Главный режиссер театра под Парусами ровным голосом объясняет капитанам условия заключительного конкурса — конкурса капитанов. Напоминает, что призом для победившей команды будет ящик вина.
— Радуется сердце мое, — удобнее устраиваясь в кресле, кладет ногу на ногу Молекула, — что состязание наше венчает единоборство столь достойных и незаурядных мужей. Именно наклонность обоих лидеров к неординарному восприятию мира, а также различие их мировоззренческих концепций и побудили мой ум придать философско-поисковую окраску предстоящей дуэли… Шуйца, переведи народу мое замудренное витийство и не забудь ему выдать дотацию за долготерпение.
Пока Шуйца и пара его помощников под радостные стоны зала разбрасывают кассетными очередями вино в массы, другая часть свиты по кивку гвоздики Виктора Вильямовича усаживает капитанов на перевернутые ящики друг против друга. Александра ставит в кресло к своему сюзерену обнаруженный в суфлерской будке тщательно протертый глобус величиной с детский мяч. Погладив ладонью Северный полюс, Молекула, амальгамово поблескивая глазами, смотрит на Авангардия, на Луку.
— Так откуда же мы все-таки с вами идем, друзья? Куда? В чем смысл жизни нашей? Впрочем, нет. И первых двух вопросов достаточно.
Крутанув глобус, Виктор Вильямович воспаряет взглядом над задумавшимися Авангардием и Волохонским.
— Да чего тут думать?! — раздается из возбужденной толпы выкрик. — Из «гадюшника» идем, через Паруса и на Каменья! Чего там непонятного, да, Вась? Оставь еще каплю из недостаточной…
Выкрик поддерживается ржанием, мелким кваканьем и веселым спуском воды. Молекула недовольно кривит бровь. Шуйца бросает охране:
— Поговорить налегке с этим дуремаром.
Четверка десантников прыгает с эстрады, хватает нарушителя действа и, произведя пару ударов в солнечное сплетение, уносит сложившееся тело прочь. Белым лебедем под притихшими Парусами гладко плывет голос из кресла-ракушки:
— Все мы, дети мои, в одной лодке нашего общего причастия к этому маленькому празднику души, и я не называю вас ни участниками, ни зрителями, но друзьями своими и братьями. Шутите, острите, высказывайтесь на здоровье, отдыхайте по уму и по совести. Знайте: я с вами весь и весь я вас люблю. Ну, а теперь, внимание к нашим ведущим мастерам сцены. Кто первый?
Волохонский поднимает руку.
— Я! Вы мне позволите начать?
— Лишь этого хочу, — останавливает замедлившееся вращение глобуса Молекула. — Но только кратко и по существу.