Эныч
Шрифт:
Генерал слушает. Пощипывает кончик носа.
— И для меня все было не просто, — продолжает звучать доброжелательно трубка, — тоже со своими выкрутасами. Перестройку я поначалу не принял, душа не могла воспринять ее негативы: огульное охаивание и очернение всего нашего, в принципе, славного прошлого, падения многих моральных и нравственных ориентиров, жуткая материально-экономическая поляризация всех слоев населения, разбазаривание национальных природных богатств и утечку мозгов, ужасающий, неконтролируемый рост преступности, ну и всего остального… — в трубке крякают и продолжают — Однако по ходу дел, мне стало ясно, что без демократии со всеми ее минусами и потрясениями нам не обойтись. Ничего лучшего,
У Плухова начинает подергиваться веко, колет в лопатку, давит воротничок рубашки. Он дергает ее за ворот, отрывая пуговицу.
— …Ну а сейчас, Петр Сергеевич, время-то какое! — бодро звучит трубка. — Для людей нашего с вами круга — просто сказка. Это вам не восьмедисятый год, поспевай только!.. Да при вашем положении, Петр Сергеевич, с вашей головой, энергией, да при нашей поддержке и взаимопомощи — вы еще горы свернете!.. Вон, наш общий знакомый, протеже вашего ведомства — Голицин-Мо-лекула, в этом году не только две Нобелевские премии получил по экономике и правам человка, но и стал первым Главным банкиром всего мирового сотрудничества. Так что к работе, к работе, Петр Сергеевич! Жду вас завтра в десять утра на совещании Акционерного общества ^бывшего министерства Внешэкономторга! Не опаздывайте!..
В трубке раздаются короткие гудки.
Некоторое время Плухов рассеянно смотрит на трубку, опускает ее и, налив в стакан воды из сифона, медленно пьет.
Выпив и поставив стакан на место, генерал принимается ходить по комнате, время от времени постукивая портсигаром по подбородку. Задержавшись около стопки газет, лежащей на столе, но, так к ним и не прикоснувшись, Плухов замечает торчащий из-под газетной стопки уголок конверта. Вытащив конверт и распечатав, он вынимает листок бумаги в линеечку, исписанный прыгучим, напоминающим детский, почерком.
«Дарагой, Петр, Сергеевичь. Спишу саабщить Вам что Ваша супруга Плухова-Буннир, Галина, Грегоривна наченая со вчираш-нега вечира имела, интимные сведания, в розличных частях Вашей квортиры. Пиричисляю. Вспальне с лейтинантами Сычовым, Орловым, Коневым, Мыкыртычанам, Шахуновичом и какимто бу-сурманином весь в парше. Патом с худым как апора змиим бес зотылку. В гастиной с ваеным каминдантом, ево дружками аищо с батюшкай всия Руси имя грех напесать и октриской Вешалкой. Ввашем кобинете с низнакомыми, мне, людми. В прочих комана-тах спрочими. Один из гастей напившись до биспамятства перибил сваим, извяняйте мяня, дядьком весь хрусталь, в буфетя. На кухни устроили драку сострельбой. Там ваша жина атдалась ночаль-нику милиции, какомуто лысаму таксисту каторый набезобразнечял в холодильник и прапорол клыком газовую плету. В уборной запирлась с обнажонными жинихами Вашей, дочири. В прехожей ее паимели прапарщики Патрикеев и Галадэнка. Жина Ваша со всех брола всякими падарками. Всиму этаму ни ведать канца. С увожением. Благажилательница, Маруся».
Генерал, шевеля губами, аккуратно складывает листок и убирает его в карман.
— Это уж совсем какая-то чушь, — произносит он вслух. — Просто ни в дзу-дзу, ни в Красную Армию.
Генерал решается. Берет со стола «Правду». На первой странице видит большую фотографию: на палубе большого, разрезаемого сварщиками на три части, военного корабля сгрудились различного вида монстры. Под фотографией Плухов прочитывает: «Севастополь. Встреча глав СНГ на борту флагмана Черноморского флота — атомного авианосца „Варяг“. Плухов, засунув в нос палец, просматривает передовицу, несколько статей и задерживает взгляд на поздравительной телеграмме, адресованной новому Президенту Всемирного Человеческого Движения доктору Ока и подписанной Премьером Административного совета КНДР Юр Ким Задом. Генерал запускает палец в другую ноздрю и разворачивает газету. Пробега глазами по странице с международной информацией, натыкается на фотографию, сделанную в зале заседаний Совета Безопасности ООН. На фотографии причудливые козявки слушают карлика с параллепипедной головой, вывалившего на трибуну волосатые принадлежности. Из надписи явствует, что идет выступление общеевропейского представителя по поводу… Плухов отбрасывает „Правду“, берет следующую газету. В ней находит почти такие же фотографии и статьи. На последней странице видит снимок, который вызывает в нем нервический смех.
„Счастливая мать… — читает генерал. — В бухарском лепрозории-питомнике… родила… восьмерых…“
Плухов, трясясь всем телом, опускается на пол. Повторяет:
— Ока… Совет Безопасности… СНГ… Счастливая мать… мать… мать… вашу мать…
13
Коля и Волохонский играют в карты. Лицо старшего лейтенанта сосредоточено, тело покачивается. Иногда Волохонский, вытягиваясь, украдкой пытается сверху, сбоку или снизу заглянуть в карты соперника. Коля пресекает эти попытки, прижимая свои карты к груди и свободными лапами отталкивает голову солитера.
— Кончай подглядывать, дядя Лука! Достал! Вот если сейчас победишь, то считаться это не будет.
— Я не найошно, — Волохонский, возвращая тело в прежнее положение, печально вздыхает. — Тут, Коля, ничего нельзя сделать. Так устьеен мой ойганизм. Такая уж у меня конституция. Вот тебя, Коля, пъиеда щедъе наделила язличными удобными пьиспособлениями. Я же гол, как сокол…
— Заливай-заливай, — говорит Коля. — Видел я вчера у магазина, какой у тебя пухленький портмоне… Ты чего мою даму восьмеркой бьешь?
— Она же козыйная, Коля.
— С чего это козырная? Козыри буби, а восьмерка твоя червовая.
— Ко-оля, но ведь козыйи у нас были чейви.
— Мало ли, что когда было! Были черви, а теперь вот буби. Ты глаза-то разуй, дядек длинновяленный! Совсем без очков ослеп? Ну, хорошо. Если хочешь, пусть козыри будут пики.
— Нет! Козыи чейви! — заявляет солитер, возмущенно покачиваясь. — В кайты побеждать надо честно. А ты пьейдоха и шулей. Ты подменил козый!
— Ну и играй тогда сам со своими червями, — бросив карты, Коля вылезает из-за стола и подходит к Эну Эновичу и Сидору.
— Жизнь прожить — не поле перейти, — говорит Сидор Энычу, работая спицами. — Это целая наука. Вот я: сколько врагов за свою жизнь изничтожил — тьма-тьмущая, а у самого ни одной царапины, Дядя миловал.
— Ты чего это делаешь? — спрашивает Коля.
— Носки вяжу для батюшки Петра Сергеича.
— А мне когда свяжешь? — Коля подсаживается к Сидору на оттоманку. Подползший следом за ним Волохонский обвивается вокруг ножки дивана.
— Всем свяжу, — обещает Сидор. — И тебе свяжу.
— Только дяде Луке в последнюю очередь, — предупреждает Коля. — Он длинный. Ему чулок нужен. На него вся шерсть уйдет… Ты о чем тут рассказываешь?
— О том рассказываю, как прекрасной души людям служил. И сейчас служу. Вся жизнь моя — росинка на листке революции.
— Красиво говоришь! — восхищается Коля. — Только на росинку ты не очень похож. Скорее…
Коля замолкает под недобрым взглядом Сидора. Делая вид, что ничего не произошло, переводит разговор на другую тему:
— Послушай, Сидор, а кем ты хотел стать, когда был маленьким?
Сидор не отвечает. Хмуро продолжает вязать.
— А пьявда, Сидой Петьевич, кем? — неожиданно поддерживает Колю поглаживающий хвостом ежик на голове солитер-лейтенант.