Эоловы арфы
Шрифт:
— Подай команду…
Энгельс с удивлением взглянул на Виллиха, подошел к нему и, подавляя в себе горечь, досаду, боль, внятно и громко скомандовал:
— О-р-р-р-ужие раз-рядить!
Строй пришел в движение, зашевелился: бойцы выполняли команду. Вдруг где-то совсем близко грянул выстрел. В задних рядах произошло быстрое движение, люди расступились, и все увидели лежащего на земле ничком молодого волонтера, рядом в траве еще дымился его пистолет. К нему бросились, но он был уже мертв: выстрел в висок оказался точным. Виллих и другие офицеры подошли к самоубийце.
— Это Майстер, Каспар Майстер, — растерянно прошептал кто-то.
Волонтера
— Он пришел к нам еще в Нёйштадте, был ранен, пережил все тяготы похода…
Виллих наклонился, смежил веки покойнику, тихо проговорил:
— Да, все пережил, все тяготы, но пережить горечь поражения и боль расставания с родиной его молодое сердце не смогло.
На близлежащей высотке, на самой вершине, вырыли могилу и похоронили эту последнюю, столь непредвиденную жертву восстания.
Через полчаса, перейдя Рейн, отряд уже был на швейцарской территории. Невольно оглядываясь на тот, родной берег, бойцы долго еще видели на вершине холма бугорок свеженасыпанной земли, словно вобравший в себя всю горечь и печаль этого похода.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Минуло несколько лет после революции 1848 года…
Маркс находил вполне естественным, что поражение революции всегда так потрясает ее участников, в особенности выброшенных в изгнание, что даже сильных людей делает на более или менее продолжительное время словно бы невменяемыми. Они не могут дать себе отчета в ходе истории, не могут понять, что форма революционного движения изменилась. Поэтому часть их впадает в безнадежный пессимизм, отказывается от всякой борьбы и даже ренегатствует, другая часть предается игре в тайные заговоры и путчи, идет на террористические акты, всеми средствами гальванизирует вооруженную борьбу.
Маркс и Энгельс прекрасно понимали опасность и вредность обеих крайностей. Сами они года через два после революции в какой-то мере тоже отошли от открытой партийно-политической борьбы. Энгельс по настоянию отца и для того, чтобы иметь хоть какую-то возможность материально помогать Марксу, жил в Манчестере и занимался делами отцовской торговой фирмы. Но это отнюдь не была капитуляция. Для открытой борьбы пока просто не было эффективных путей. Друзья видели сейчас свою задачу в том, чтобы готовить революцию теоретически, научно.
Маркс, живя в Лондоне, с головой ушел в литературную работу, приступил к главному труду всей своей жизни — "Капиталу".
Вместе с Энгельсом они создавали революционную науку, воспитывали партийные кадры. Это было в ту пору единственно возможным и необходимым революционным делом. А трусы и авантюристы, при всем их внешнем различии столь схожие в плоско-упрощенном подходе к жизни, лишь отвлекали от дела. Вот почему с таким гневом Маркс говорил об этих людях, которым "приходит наитие "свыше", которые не тратят ни малейших усилий на реальную практическую работу: "Зачем этим счастливчикам мучить себя изучением экономического и исторического материала? Ведь все это так просто… Все так просто!"
На Дин-стрит, 28, где Маркс жил со своей семьей вот уже не первый год, к нему раза два наведывался
Наконец однажды утром настойчивому визитеру повезло — он нагрянул, когда Маркс еще не ушел работать в библиотеку. Женни проводила его к Карлу и по своему обыкновению не слишком торопилась оставить посетителя наедине с мужем, перебирая на столе бумаги, которые ей надо было сегодня переписать. Гость не представлялся и не начинал разговор. Маркс, указав рукой на кресло, начал сам:
— С кем имею честь?
В последнее время ему чаше всего приходилось сталкиваться с людьми лишь двух упомянутых выше идейно-психологических разновидностей, поэтому Маркс, вглядываясь в гостя, невольно пытался отгадать, кто перед ним на этот раз.
— Видите ли, господин Маркс, я хотел бы поговорить наедине, негромко, но внятно начал гость.
Маркс улыбнулся. Вопреки ожиданию незнакомец раскрыл себя с первой же фразы. Ну конечно, он из племени заговорщиков и авантюристов. Они были особенно активны в дни самой революции — им не терпелось ускорить ее ход, во что бы то ни стало расширить, перебросить из одной страны в другую. В начале марта сорок восьмого года, когда революция во Франции уже совершилась, а в Германии еще не начиналась и, естественно, никто не мог с уверенностью сказать, что она там непременно вот-вот начнется, — в те дни один из них, Георг Гервег, известный немецкий поэт, начал сколачивать отряд из живших во Франции соотечественников с целью вторгнуться в Германию, вызвать там революцию и провозгласить республику.
Используя революционное воодушевление масс, тупоголовые демагоги осуществили свой замысел. Последствия оказались самыми плачевными. Легион Гервега был разгромлен нюрнбергскими войсками при Нидердоссенбахе, что в земле Баден.
Вспомнив эту внешне красивую, а по существу глупую, жалкую и преступную историю, Маркс болезненно поморщился.
— Моя жена, — сухо сказал он, — в курсе всех моих дел, писаний и встреч.
— И все-таки, господин Маркс, — настаивал гость. — Прошу прощения у мадам, однако…
— Ну хорошо. Ты слышишь, Женни?
Та пожала плечами, повернулась и вышла.
— Позвольте представиться, — начал, смущенно улыбаясь, гость. Густав Леви, адвокат из Дюссельдорфа. Я безмерно счастлив видеть воочию и пожимать руку великого борца за социализм.
— Приятно познакомиться, — сдержанно-отчужденно сказал хозяин.
— Господин Маркс! — проникновенно воскликнул Леви. — Я убежденный последователь идей социализма. До недавних пор моей путеводной звездой, моим кумиром социалистической мысли был Фердинанд Лассаль. Я, как и тысячи рабочих Германии, от имени которых я к вам приехал…
— Вот как? — заинтересованно перебил Маркс. — От каких же рабочих?
— От рабочих Изерлона, Золингена и некоторых других промышленных городов… Все мы, я повторяю, до недавних пор считали Лассаля своим учителем, вождем, поклонялись ему.
— Так, так, — постучал пальцем по столу Маркс. — Но не слишком ли суммарно вы говорите, не превышаете ли свои полномочия, делая такие заявления от имени рейнского рабочего класса? Я помню, что многие рабочие тех мест почти всегда с некоторой настороженностью относились к Лассалю.