Эоловы арфы
Шрифт:
Не прошло и получаса, как впереди показались вражеские солдаты, идущие навстречу. Отдав приказание роте рассыпаться цепью и занять оборонительную позицию, Виллих, как уже делал в таких случаях, поручил командование Энгельсу, а сам поскакал обратно, чтобы поторопить основные силы отряда.
Местность была удобна для обороны: кругом виноградники и фруктовые деревья, служившие укрытием. Завязалась перестрелка, она становилась с каждой минутой все интенсивнее. Но скоро начало сказываться преимущество противника: у него были ружья с коническими пулями, позволявшие вести более меткий огонь, чем мушкеты, которыми в основном располагали повстанцы. Минут через десять —
— В чем дело? — спросил он, беря мушкет.
— Да вот… — только и мог ответить солдат, красный, потный, испуганный.
Неисправность была пустяковая. Энгельс устранил ее легко и быстро. Желая удостовериться и показать парню, что теперь все в порядке, зарядил мушкет и стал целиться в стоявшую поодаль фигуру прусского офицера на коне. Офицер держался очень спокойно, видимо считая себя вне досягаемости вражеского огня.
— Как думаешь, достану? — спросил Энгельс.
— Далеко. Хотя иногда достает, но редко, — ответил солдат.
— Я удачлив, — сказал Энгельс и нажал спуск. Раздался грохот, и, когда дым рассеялся, все увидели, что лошадь как стояла, так и стоит на месте, а всадник, раскинув руки, валяется у ее ног. Был ли он убит или ранен, сказать трудно. К нему кинулись из кустов двое солдат и оттащили в укрытие.
— Ловко! — с восхищением выкрикнул парень.
Энгельс молча протянул ему мушкет и пополз к следующему дереву.
Удачный выстрел, результат которого видели все, приободрил бойцов, но в это время к пруссакам подошло подкрепление и интенсивность их огня увеличилась. Еще один повстанец был убит и двое ранены. Энгельс по едва заметному движению и шуму понял, что на левом фланге назревает какая-то опасность. Почти не пригибаясь, лишь инстинктивно втянув голову в плечи, он кинулся туда. Пруссаки дали по нему несколько выстрелов. Две пули, как ему показалось, пролетели совсем рядом и сбили листья над его головой.
Да, левый фланг дрогнул и стал пятиться. Энгельс посмотрел в сторону неприятеля. Он почти прекратил пальбу. Там, как видно, готовились к атаке.
— Солдаты! — крикнул Энгельс хрипло. — Товарищи! Ни с места! У нас есть силы дать отпор!
Ему никто не ответил, все поглядывали назад, выбирая очередное укрытие для перебежки.
— Господин адъютант! Господин адъютант! — услышал Энгельс рядом запыхавшийся голос.
Он оглянулся. К нему спешил вестовой Виллиха, молодой рабочий из Золингена. По нему, словно понимая его значение, пруссаки снова открыли стрельбу.
— Господин адъютант! — Вестовой с налета упал Энгельсу в объятия. Командир приказал отх… — И он вдруг всей тяжестью обвис на подхвативших его руках.
— Отходить?! — бешено крикнул Энгельс.
Но вестовой уже ничего не мог ответить: прусская пуля угодила ему, видимо, в самое сердце. Энгельс медленно опустил убитого на землю.
Огонь противника усиливался. То там, то здесь падали убитые, раздавались крики раненых. Да, превосходство пруссаков в оружии сказывалось все явственней. Если сблизиться на более короткую дистанцию, то это превосходство было бы значительно меньше, но о таком сближении сейчас, когда левый фланг готов обратиться в бегство,
Энгельс огляделся. Вдали — направо, на горном склоне, — он увидел знамена своего отряда. Конечно, туда и следует вести роту. Он отдал команду отходить.
…Когда через полчаса Энгельс привел поредевшую роту на участок, который занимали основные силы отряда, там шел ожесточенный бой. Пруссаки были уже дважды отброшены и, судя по всему, готовились к новой атаке. Причина успеха здесь была именно в том, что противник стремился к сближению, отказываясь тем самым от большого преимущества своего оружия.
— Ты вовремя подоспел, — сказал Виллих, вытирая большим клетчатым платком потное лицо. — У нас немалые потери. Убит Молль, ранен Кинкель…
— Молль?! — не веря своим ушам, воскликнул Энгельс. — Как?..
— Потом! Всех своих солдат — в цепь!
Высматривая места, где цепь стрелков была пореже, Энгельс посылал туда одного за другим своих бойцов. Шагах в десяти под деревом он увидел убитого отделенного командира безансонской роты. Возле него валялось оружие — не допотопный мушкет, а довольно хорошее ружье и сабля. Энгельс подошел, отстегнул подсумок с патронами, взял ружье и тоже направился занять место в цепи.
Через несколько минут пруссаки поднялись в новую атаку. Они шли плотными рядами, их было раз в пять больше, чем обороняющихся. Если бы дело дошло до рукопашной, повстанцы были бы смяты и уничтожены. Следовательно, задача состояла в том, чтобы нанести противнику наибольший урон и задержать его именно на той дистанции, которая была максимально выгодной для устаревшего оружия волонтеров. Виллих это ясно понимал, и два раза ему удалось выбрать как раз тот момент для удара, который следовало. Однако сейчас пруссаков было гораздо больше, чем в прежних атаках, и, даже если они понесут существенные потери от прицельного огня, их все равно будет достаточно, чтобы разгромить повстанцев, а то и вовсе уничтожить их. Это понимали не только Виллих, Энгельс и другие офицеры, но и все бойцы. Для каждого из них этот бой, по всей вероятности, должен был стать последним.
Пруссаки шли, стреляя на ходу. Их легкие, удобные ружья сеяли смерть. Пруссаки приближались, и спасения никому не было. И тут произошло то, что нередко бывает на войне в безвыходном положении: бойцы отряда, словно по мановению бога войны, отрешились от всего, что было у каждого в прошлом, и ото всех надежд на будущее. Каждой клеточкой своего существа они принадлежали теперь только этому часу и мгновению, только одной-единственной страсти — ненависти к врагу. Никто не чувствовал ни усталости, ни жажды, ни палящего солнца. Всем хотелось выказать свое презрение к смерти, свое превосходство над пятикратно более сильным врагом. Видимо движимый именно этим стремлением, шагах в пяти от Энгельса вдруг вскочил во весь рост молодой рабочий и громко, отчаянно запел:
Тридцать шесть престолов сбросить надо,Чтоб стране открыть к свободе путь!..Эту песню, никем не утвержденный гимн баденско-пфальцского восстания, знали все, и все подхватили вслед за парнем так же яростно, весело и бесшабашно:
Рушьте же их, братья, без пощады!Смело пулям подставляйте грудь!Пруссаки даже перестали стрелять. Энгельс одним прыжком очутился возле запевалы и повалил его на землю:
— Лежи, дурень!