Эпитафия шпиону. Причина для тревоги
Шрифт:
Весь этот удивительный монолог я выслушал в молчании.
— Что ж, мисс Скелтон, — почесал я голову, — я, конечно, очень ценю ваше доверие, но, право, не понимаю, отчего вам так интересно мое мнение.
— Я так и знала, что вы меня поймете, — радостно заулыбалась Мэри. — А вот Уоррен ужасно боялся посвящать вас в эту историю. Но я решила, что так будет спокойнее. А он говорит, что, как только дело запахнет жареным, у журналистов пропадает всякая совесть.
— Так оно и есть, — прозвучал чей-то угрюмый голос.
Мы круто обернулись,
На лестнице, чуть ниже нас, стоял Уоррен Скелтон, и выражение лица у него было самое мрачное.
— Так вот где ты была все это время. Неужели ты все выложила этому человеку?
— Да, и он обещал…
— Он обещал! — с отвращением оборвал ее Уоррен. — А я-то думал, у тебя все же чуть больше мозгов.
— Если не возражаете… — начал было я.
— Да знаю я, знаю, — злобно проговорил он, — снимок вам нужен.
— Послушай, Уоррен…
— Заткнись! Ты все ему выложила, но будь я проклят, если ему не нужна еще и фотография.
— Никакой фотографии ему не нужно.
— Да ну? В таком случае он не похож ни на одного из известных мне газетчиков.
— Да можешь ты помолчать хоть минуту…
— Даже не мечтайте, Водоши. — Уоррен поднял руку. — Фотографий не будет. Только попробуйте взять в руки аппарат, на мелкие кусочки разнесу. А может быть, — агрессивно добавил он, — и вас вместе с ним.
— Уоррен, не будь ребенком!
— Ребенком! Нет, мне это нравится. Кто из нас двоих ребенок — я? Слушай, Мэри, ты просто обезумела, если думаешь, что стоит тебе состроить глазки этому типу, как он откажется от гонорара за хороший репортаж. За него даже английские газеты ухватятся. «Дочь американского сенатора в бегах». Класс!
Я схватил его за руку:
— Дадите вы мне, в конце концов, слово сказать?
— Да слушаю я, слушаю. Что там у вас? Хотите, чтобы я завизировал запись? Если так, то…
— Я просил, чтобы меня выслушали.
На сей раз он промолчал.
— Вот так-то лучше, — холодно сказал я. — А теперь, если вы оба скажете, каким образом вам пришла в голову мысль, будто я журналист, буду весьма признателен.
— Всем известно, — нетерпеливо фыркнул Уоррен, — что вы газетчик.
— А если я со всей определенностью утверждаю, что не имею никого отношения к этой профессии?
— Да бросьте вы…
Но девушка не дала ему договорить:
— Одну минуту, Уоррен. — Она пристально посмотрела на меня. — Вы что же, действительно хотите сказать, что не работаете в газете?
— Именно так.
— Но нам говорили… — Она запнулась. — Разве «journaliste international celebre» не означает «широко известный газетчик»? Может, все дело в нашем французском, но сказали нам именно так.
— Да нет, перевод более или менее верен, только…
— И то, что вы здесь живете под вымышленным именем, чтобы никто не приставал с расспросами о вашей работе. Он сказал… — Мэри осеклась, и они с братом озадаченно посмотрели друг на друга. — Тогда как же…
— Одну минуту, — раздраженно прервал
Они удивленно воззрились на меня.
— И вы хотите сказать, что действительно не имеете представления?
— Ну да, — слукавил я.
Оба захихикали.
— Старик француз, Дюкло.
Несколько минут спустя мы сидели за своим забытым бренди. Официант предложил принести еще по чашке кофе.
— Что ж, — предложил, поднимая бокал, Скелтон, — за вас, мистер Водоши. Завтра в это время вы будете на всех парах мчаться назад, к своим ученикам, а мы тем временем выждем, пока старики дома выпустят пар.
— Надеюсь, все так и будет.
— То есть? Вы что же думаете, они не угомонятся? Но почему?
Я посмотрел на них. У обоих была смуглая кожа, веселые молодые глаза. Они были счастливы. Я испытал укол ревности и сказал с некоторой грустью в голосе:
— Да нет, боюсь, я не о Вашингтоне подумал, а о Франции. Да, возможно, завтра в это же время я буду на всех парах мчаться к своей работе. Надеюсь, вы правы. Но к несчастью, куда более вероятно, что окажусь в тюрьме.
Едва выговорив эти слова, я ощутил страшную неловкость. Что за зависть такая, что за злорадство? Только потому, что они выглядят такими счастливыми… впрочем, мне не было нужды волноваться.
Оба просто вежливо, хотя несколько неуверенно, рассмеялись.
В комнате стало жарко, и я встал, чтобы открыть еще одно окно.
— Знаешь, — услышал я, как Уоррен вполголоса обращается к своей сестре, — наверное, со мной что-то не так. Никак не пойму, в чем соль этих европейских шуток.
17
Инструкции получены
Часы пробили девять. Звук был тонкий, высокий и очень нежный.
Сейчас мне ясно видится эта картина. Все четко, все в фокусе. Словно я смотрю в стереоскоп на первоклассное цветное изображение комнаты и тех, кто в ней находится.
Дождь кончился, снова подул мягкий и теплый ветерок. А в помещении, несмотря на открытые окна, жарко и душно. Мокрые листья вьющегося, набегающего прямо на подоконники кустарника мерцают при свете настенных электрических «свечей», упрятанных в чашечки в стиле рококо. За каменной балюстрадой террасы начинает подниматься над пихтами луна.
Мы со Скелтонами сидим у окна, в чашках остывает недопитый кофе. Напротив Ру и мадемуазель Мартен играют в русский бильярд. Он нависает над ней, направляет кий, а я вижу, как она прижимается к нему и настороженно оглядывается вокруг: не заметил ли кто. В другом углу, ближе к двери, ведущей в коридор, собрались две небольшие группы. Месье Дюкло поглаживает бороду, вертит в руках очки и что-то говорит по-французски, обращаясь к фрау Фогель. Герр Фогель с трудом изъясняется по-итальянски с необычно оживленной миссис Клэндон-Хартли, в то время как по губам прислушивающегося к ним майора бродит некое подобие улыбки. Нет лишь Шимлера и, естественно, Кохе.