Эпоха и кино
Шрифт:
Убедившись, что Хуан успел сесть, Панча вскакивает на буферную площадку паровоза.
Грозный окрик часового:
— Что у тебя там под шалью?
И, распахнув свою шаль, Панчо спокойно отвечает:
— Как знать, сеньор? Может, сынок, может, дочка…
Поезд двигается под крики и пение солдат. В набитых битком вагонах они поют «Аделиту». А солдадеры, точно вороны, рассаживаются по вагонным крышам вместе со своими детьми и своим домашним скарбом.
На железных крышах уже горят костры, и похлопывание ладоней по тесту спорит с грохотом вагонных колес.
Воинский эшелон исчезает в ночной темноте.
На рассвете черный от угля кочегар
Вот он лег ничком и кричит что-то сверху в открытые двери вагона…
Отозвавшись на его голос, Хуан с помощью товарищей взбирается наверх.
Грохот поезда заглушает голос кочегара, и что он говорит Хуану, не слышно.
Они оба бегут назад и светлеют лица женщин, лежащих вповалку на крышах вагонов. Добегают до паровоза и спускаются вниз. Под одеждой, которая сушится на фонаре, под солдатским бельем, хлопающим на ветру, около костра сидит Панча с новорожденным.
И тот же самый свирепый часовой с пулеметом спрашивает Панчу:
— Так кто же, сын или дочка?
Воинский эшелон, пыхтя, одолевает среди облаков крутой горный подъем.
Еще одно сражение…
Снова треск пулеметов…
Солдадеры снова ждут раненых.
Но на этот раз Хуан не возвращается.
И когда сражение стихает, Панча находит среди дымящихся развалин труп своего мужа.
Она носит камни, складывает надгробие и сплетает крест из тростника.
Потом берет винтовку Хуана, его патронташ, его ребенка и идет за медленно шагающими измученными солдатами.
Ноги у нее подламываются от тяжелой ноши и от горя.
И тогда к Панче подходит все тот же свирепый солдат и берет у нее ребенка.
Панча опирается на сильную руку своего спутника, чтобы не уцасть и не отстать от армии.
«Аделита» — вот песнь, которую не в лад играют усталые музыканты.
ЭПИЛОГ.
Время и место действия — современная Мексика.
Заводы, железнодорожные пути, гавани с огромными пароходами.
Руководители государства, генералы, инженеры, летчики, шоферы, студенты, агрономы, дети.
Лица людей так похожи на тех, кто совершал древний похоронный обряд в Юкатане, кто танцевал в Техуантепеке, кто пел «Алабадо» за вековыми стенами хасиенды. Лица тех, кто в фантастических костюмах плясал вокруг храмов и кто сражался и умирал в битвах за революцию.
Лица те же, но люди другие. И страна другая. Новая, цивилизованная страна.
Но что это?
Грохот заводских машин, парады современной армии, речи президента и голоса генералов, командующих войсками, сменяет пляшущая смерть. И не одна, а много смертей: много черепов, скелетов…
Что же это такое?
Это карнавальное шествие.
Типичнейший, традиционный карнавал «Калавера» — день мертвых.
В этот день мексиканцы вспоминают прошлое и выказывают свое презрение к смерти. Мертвые считаются живыми, а живые мертвыми.
Мы начали фильм показом царства смерти.
Кончается же он победой жизни над смертью и над грузом прошлого.
Жизнь хлещет из-за картонных скелетов, жизнь бьет ключом, и смерть отступает, становится тенью.
Веселый индейский парнишка осторожно снимает с лица маску смерти и улыбается ослепительной улыбкой. Это символ новой мужающей Мексики.
Примерно так, в общих чертах выглядело первое краткое либретто фильма, составленное мною и Сергеем Михайловичем вскоре после того, как наша экспедиция ознакомилась с материалами, которые мы собрались снимать.
Это был первый, весьма поверхностный
С другой стороны, с нас не спускали глаз правительственные чиновники. Всякое заострение социальной проблематики вызывало у них настороженность и недовольство.
Когда мы специально для них толковали новеллу «Магей» как пример столкновения пеонов и хасиендадо, необходимый для показа причин революции 1910 года, против деспотического правительства Порфирио Диаса, наши цензоры возражали: «Но ведь и хозяева, и пеоны прежде всего мексиканцы, и нет никакой необходимости подчеркивать вражду между отдельными группами нации».
Пришлось смягчить краски, оставляя за собой возможность во время самих съемок развернуть в полноте всю заостренную реальную рельефность того, что здесь давалось только намеком или проходной фразой. Так, в окончательном варианте сценария Панча должна была вырастать до обобщенного образа самой Мексики, которая постепенно подымается до понимания того, что сила не в распрях — распри отдельных групп между собой не приведут к победе, что победить можно, только объединившись в борьбе против сил реакции.
Наши «благодетели» — «Трест мексиканского фильма Эйзенштейна», назначенный им в директора бездельник в обличье янки-колонизатора Хантор Кимбро, перепуганный Эптон Синклер — сделали все от них зависящее, чтобы помешать осуществлению гениального замысла Эйзенштейна. Работа над фильмом зачастую становилась сущей мукой.
По соглашению с «Трестом» мы должны были закончить съемки в Мексике за три месяца, истратив всего 25 тысяч долларов. Срок оказался нереальным. В Голливуде, как нетрудно догадаться, мы еще и не знали, что за фильм предстоит нам снимать. Не было сценария. Смутно, только по литературным источникам представляли мы мексиканский материал.
Проканителившись до февраля 1931 года с умасливанием цензуры, мы стали было разворачивать работу, но тут потоком пошли письма Синклера с бесконечными жалобами на нехватку денег, с требованием подробных отчетов перед «вкладчиками».
Хантор Кимбро так «помогал» нам организовать дело, что мы не знали, куда от него деться. Держался он нагло, всячески выставляя себя нашим хозяином. Нас извели постоянные задержки с отправкой отснятого материала для проявки в США и получением пленки.
Ко всему прочему, Хантор Кимбро стал шпионить за нами, выбалтывать наши замыслы мексиканским правительственным чиновникам и Эптону Синклеру. После таких докладов цензурные препятствия усиливались, а Синклер активнее вмешивался в творческий процесс. В конце августа 1931 года Синклер делает Эйзенштейну предложение: изъять из фильма новеллу «Магей». «…У Вас очень разношерстный материал, и связать его в целое будет трудной задачей, — писал он. — Я хочу сказать, что это должна быть группа сцен или серия новелл, и, если бы одна из них выпала, никто, кроме Вас, не заметил бы разницы… Большое преимущество этой части материала в том, что у Вас здесь имеется связная история… Почему бы Вам не вернуться сейчас же и не сделать этот фильм, снабдить его подходящей музыкой и пустить на рынок, в чем у нас сейчас не встретится никаких трудностей? Таким образом, Вы бы обеспечили себе публику, а также деньги… Я знаю, что вы скажете — Вам нужна история на хасиенде, чтобы объяснить революцию и сцены в революционной армии… Но ведь очень просто придумать другой краткий эпизод для этой цели».