Эпоха и кино

Александров Григорий Васильевич

На специальных утренних просмотрах были показаны «Броненосец «Потемкин»», «Мать», «Октябрь» и другие советские фильмы, не включенные в официальную программу фестиваля. Успех, которым сопровождалось появление этих картин на экране, был еще одной крупной, хотя и не зафиксированной в протоколах жюри, победой нашего киноискусства.

Ко мне в гостиничный номер пришел аккредитованный на фестивале корреспондент ватиканской газеты «Обсерваторе романо» и показал номер, в котором он написал о высокой морали и художественных достоинствах, присущих советским кинофильмам.

— Вот видите, — подчеркнул он, — Ватикан приветствует ваше высоконравственное

искусство. Мы не одобряем картин, в которых присутствуют секс и убийства. Я говорю об американском кино. Редакция просит вас сказать несколько слов в поддержку высоконравственного искусства.

Трудно было не согласиться со словами моего собеседника. Все, что он говорил, — правда. Но я, к счастью, успел просмотреть этот номер газеты и показал корреспонденту на крупное фото, помещенное на ее первой полосе, где папа римский благословлял макет атомной бомбы.

— Я ценю ваши представления об истинных ценностях в искусстве, — стараясь сдержать гнев, ответил я газетчику, — но не могу поддержать вашу газету, поскольку в ней ваш шеф с циничной прямотой благословляет оружие массового уничтожения — атомную бомбу.

Шел 1947 год. На дверях итальянских католических церквей и соборов висели киноплакаты в две полосы. На белой полосе фильмы, которые Ватикан рекомендовал верующим, на красной — запретные. Ватикан психологически не мог принять быстро переварить образ жизни и характер поведения, программируемые в фильмах типа С.С.С. (страх, сила, секс), и на запретной полосе оказывалось большинство американских картин. Но политически Ватикан был вместе с теми, кто размахивал атомной бомбой, грозил миру социализма тотальным уничтожением.

Особенно остро кощунственная безнравственность тех, кто поощрял атомный шантаж, ощущалась в Италии — на родине высокого классического искусства, колыбели искусства Возрождения. Для нас величайшим счастьем представлялось то, что мы можем видеть в оригиналах итальянскую живопись и скульптуру. Ведь для каждого человека, а особенно художника любой специальности, истинное откровение и наслаждение — увидеть произведения великих мастеров.

Из Италии путь лежал через Париж и Берлин. Париж 1947 года. Коммунисты в правительстве. Лозунги Народного фронта на улицах и площадях. Бытовая неустроенность, к которой французы, живо помня ужасы фашистской оккупации, относились снисходительно.

В зале Плейель объявлен наш концерт. Но вот беда — у нас нет с собой нот. Тогда друзья за день, до концерта привели к нам композитора Филиппа Жерара. Состоялась репетиция. Лучшего аккомпаниатора трудно было себе представить. Марш «Веселых ребят» вместе с Орловой пел весь зал: наши песни знали в Париже.

Нам задавали много вопросов, в том числе и нелепые:

— Дарят ли вам поклонники вашего искусства подарки? — спросила одна из дам.

— Да, — ответила Любовь Петровна, — дарят, и очень ценные. Я выступала однажды на Челябинском тракторном заводе. После концерта рабочие окружили меня, и мы долго разговаривали о разных вещах, в том числе, конечно, об искусстве, о песнях и своей работе. Мои собеседники сетовали на то, что у них не ладится дело с выпуском поршневых колец. И вот теперь после концерта, сказали они мне, мы уверены, что справимся с трудностями. «К следующему вашему выступлению, — горячо заверили меня рабочие, — обещаем поднять сменную выработку с десяти до двенадцати тысяч штук. Только вы обязательно приезжайте». Как обрадовали меня их доверие, их любовь! Участвовавший в концертной поездке поэт

Виктор Гусев описал этот случай в поэме, которая так и называлась «Кольцо». Поэт справедливо говорит в нем, что обещание рабочих было мне дороже, чем цветы, которые принято дарить артисткам.

Она привыкла к таким вещам, но тут, понимаете, тут Ей люди свой труд принесли в награду за ее несравненный труд. Она поняла, что песня ее в работе им помогла, И тут, признаться, она всплакнула…

Да, так это и было.

Когда через некоторое время я снова приехала в Челябинск, на концерт пришел весь поршневой цех. По окончании концерта рабочие подарили мне кольцо… нет, не золотое, а еще более дорогое. Это было поршневое кольцо с выгравированной на нем надписью: «Нам песня строить и жить помогает… Она, как друг, и зовет и ведет». Артистке Л. П. Орловой от стахановцев отделения поршневых колец литейного цеха Челябинского тракторного завода. 12 314 штука — рекорд после Вашего концерта».

Это кольцо, так же как шахтерскую лампочку, преподнесенную горняками Донбасса, Любовь Петровна хранила как самую дорогую реликвию…

В канун победного 1945 года корреспондент Совинформбюро обратился ко мне с целым рядом вопросов, касающихся будущего. Среди них был и такой:

— Что, по-вашему, нужно делать сразу же по окончании войны?

Я ответил ему:

— Когда кончат стрелять пушки, надо с такой же решительностью, с таким же напором, как это делают сейчас наши войска, наброситься на идеологию фашизма и до тех пор вырывать ее из сознания людей, пока от нее не останется и следа. И в первых рядах борцов по-прежнему должно находиться искусство.

Эта задача остается злободневной и ныне, о чем говорят фашистский путч в Чили и другие зловещие проявления идеологии фашизма.

Тогда, в 1947 году в Париже, мне пришлось быть свидетелем того, как пытались обелить приверженцев фашизма. Во время оккупации Парижа известный танцовщик Серж Лифар тесно сотрудничал с фашистами. Естественно, после разгрома фашистской Германии и освобождения Франции его имя было занесено в список презренных коллаборационистов. Он был лишен права выступать на сцене французского театра.

Но Лифар каким-то образом оказался в Соединенных Штатах. Нашлись люди, средства, газеты, театры, которые помогли ему «воскреснуть». Он появился на американской сцене, вновь обрел известность и в 1947 году вернулся в Париж. Его пособники организовали концерт. Разумеется, в зале собрались лишь реакционные элементы парижского общества. Они же помогли Лифарю вернуться в «Гранд-опера». И вот вопреки решению суда, запретившему этому субъекту какую бы то ни было деятельность во Франции, объявлен спектакль с его участием.

Зал заполнен соответствующей случаю публикой. Все готово к спектаклю. Дирижер занял свое место и постучал палочкой по пюпитру. И вдруг наступила полнейшая темнота. После длительной и томительной паузы перед занавесом появился человек с фонарем и объявил, что рабочие сцены — электрики и механики — забастовали в знак протеста против выступления Лифаря. Электрики выключили свет. Разодетая публика пошумела и разошлась несолоно хлебавши.

Через неделю была еще одна попытка возобновить спектакль, но рабочие театра сорвали и ее…