Эпопея любви

Зевако Мишель

Като попыталась сосчитать увиденные отряды, потом принялась подсчитывать двери с крестами, но в конце концов сбилась со счету: уж очень много было таких домов. Вдали пробило два часа, звон торжественно проплыл в тишине. Женщина вздрогнула и ускорила шаг, пробормотав:

— И чего я тут разглядываю? Меня уже ждут…

Итак, пробило два. Над городом пронесся какой-то неясный ропот, словно ветер просвистел в кронах деревьев. Затем снова воцарилась глубокая тишина…

Генрих Гиз был во дворе своего дома, заполненного вооруженными людьми.

Герцог д'Омаль и сто аркебузиров стояли около дворца Колиньи, под навесом.

Маркиз канцлер де Бираг находился около церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа и вполголоса отдавал

распоряжения капитану квартального ополчения, который привел пятьдесят человек.

Маршал де Данвиль ждал на улице, около своего дворца, поеживаясь от ночной прохлады. Он был верхом, в окружении трехсот всадников, похожих на конные статуи.

Крюсе сидел в засаде у дома герцога де Ла Форса, старого гугенота, удалившегося от света после смерти жены и посвятившего себя воспитанию сына.

Неподалеку прятался и мясник Пезу, а с ним тридцать подручных из мясных лавок с широкими ножами в руках.

Владелец книжной лавки Кервье и некто Шарпантье командовали бандой пьяных негодяев, жаждавших крови. Этот Шарпантье, магистр и человек довольно ученый, был завистником и соперником великого Рамуса.

Маршал де Таванн дежурил на Большом мосту. Склонившись к шее лошади, он прислушивался к темноте. Двести пехотинцев с пиками в руках не отрывали взгляда от темного силуэта своего командира.

У каждого моста нагромоздили странные баррикады, а вокруг университета протянули цепи, чтобы на войска не могли напасть сзади.

На каждом перекрестке стояли квартальные капитаны ополчения и с ними сорок — пятьдесят вооруженных горожан.

За закрытыми дверями домов, где проживали католики, ожидали, вслушиваясь…

Непроницаемая тишина повисла над Парижем: тишина смерти…

XXIX. Тайны перевоплощения

В это время, то есть между двумя и тремя часами ночи, в тот торжественный миг, когда на ночной город дохнуло ужасом, страшные события разворачивались в тюрьме Тампль. Их участниками были отец и сын Пардальяны. Подобные зловещие сцены поражают человеческое воображение, и перо романиста останавливается, не осмеливаясь описать их. Но, чтобы подготовить читателя, мы должны на несколько мгновений сосредоточить наше внимание на словах и поступках еще одного персонажа нашего повествования. Речь пойдет о королевском астрологе Руджьери.

Не было при французском дворе человека, веровавшего так глубоко, как Руджьери. Он черпал силы в собственной религии. Астролог свято верил в возможность Абсолюта. Можно ли считать его безумцем? Вероятно, хотя мы не стали бы на этом настаивать. Руджьери носил в душе тайны уходящего средневековья. Он родился во Флоренции, может, был сыном какого-то сирийского или египетского мага, передавшего ему любовь к эзотерическим исследованиям.

Алхимия и астрология постоянно и ежечасно занимали мозг Руджьери. Разыскивая философский камень, смешивая и создавая химические субстанции, астролог научился составлять смертельные яды. Но отметим, что для него и философский камень, и чтение будущего по звездам представляли собой две стороны Абсолюта. Третью сторону Абсолюта Руджьери искал в своих эзотерических исследованиях — бессмертие человека.

Разум его терзала фантасмагорическая мечта: он хотел достичь безмерного могущества, завладев безмерным богатством; освоить науку Абсолюта, умея предсказывать будущее; и наслаждаться жизнью, получив бессмертие.

Когда астрологу надоедало смотреть на звезды, он обращался к химии; когда он уставал от реторт и пробирок, изучал смерть. Он покупал у палачей трупы приговоренных к смерти и проводил, склонившись над ними, долгие часы. Руджьери пытался оживить тело!

«Что есть сердце? — размышлял он. — Своего рода маятник. Что есть кровь? Субстанция, несущая жизнь. Вот передо мной тело. Кровь в нем есть, значит, жизнь

циркулирует. Есть сердце, то есть орган, регулирующий движение жизни. Нервы, мускулы, плоть, мозг — все есть. Еще утром оно было живым. Веревка перетянула горло — и тело стало трупом. Но ведь оно осталось точно таким же, как и до повешения. Чего же не хватает в этом материальном теле? Конечно, тела астрального, которое и приводило в движение маятник и заставляло бежать по венам жизнь. Значит, что надо сделать? Попытаться перевоплотить астральное тело и вновь поселить его в эту материальную субстанцию. Вот и все!»

После подобных размышлений Руджьери лепил из воска статуэтку, воплощающую, по его мнению, астральное тело трупа, и произносил над этой игрушкой заклинания. Иногда ему казалось, что труп вздрагивал, словно просыпаясь, но иллюзия тут же рассеивалась.

Он и так и этак переворачивал в голове проблему, пока однажды его не осенило:

— Какое заблуждение! — пробормотал астролог. — Я знаю, что кровь находится в трупе. Верно, но она уже не в жидком состоянии, а свернувшаяся. Кровь более не является носителем жизни. Значит, следующему трупу надо будет перелить кровь живого человека!

Итак, мы дополнили для наших читателей портрет Руджьери, и мертвенно-бледный свет упал на эту чудовищную фигуру. Перенесемся же теперь на пять дней назад, в церковь Сен-Жермен-Л'Озеруа. Вспомним, как оттуда вышли несколько мужчин и вынесли труп графа де Марильяка.

Екатерина проявила великодушие и отдала тело Алисы Панигароле, а труп Марильяка позволила забрать Руджьери. Астролог ожидал около церкви и, когда появились люди с телом его сына, подошел к ним и что-то сказал. По знаку Руджьери мрачная процессия последовала за ним. Они дошли до улицы де Ла Аш, и астролог велел своим спутникам положить тело на землю, а потом удалиться. Оставшись наедине с телом, астролог с трудом приподнял труп и донес, точнее, доволок его до садов Екатерины Медичи. Там он взвалил Марильяка на плечи и добрел до небольшого, красиво отделанного домика, в котором размещалась лаборатория.

Руджьери разложил тело на огромном мраморном столе, раздел и тщательно обмыл его. Затем он впрыснул в труп бальзамические вещества, препятствовавшие разложению, — для такого знатока ядов подобные манипуляции труда не представляли. Затем астролог уселся около стола и внимательно осмотрел тело сына: кинжалы оставили на трупе рваные раны; были задеты важные органы; грудь, плечи, шея исполосованы глубокими разрезами. Но лицо Марильяка хранило выражение покоя. Он, видимо, не почувствовал, что его убивают, так как первый же удар в спину, нанесенный в тот момент, когда граф шагнул к Алисе, оказался смертельным. Глаза остались полуоткрытыми. Руджьери попытался опустить ему веки, но не смог. Тогда астролог набросил на лицо сына надушенный платок тонкого батиста, который оказался в кармане у Марильяка и был помечен инициалами Алисы де Люс.

Астролог совсем не чувствовал волнения: отеческая скорбь уступила место напряженной мыслительной работе ученого. Руджьери весь оказался захвачен этими мыслями — несколько часов чародей просидел неподвижно, застыв как неживой, и лишь изредка его тело сотрясала странная судорога. Он был бледней лежавшего перед ним покойника, но глаза его горели, словно уголья.

Наконец астролог прервал свои мрачные размышления и забормотал, как в бреду:

— Он потерял столько крови… тем легче произвести манипуляции… зашью раны, оставлю открытой одну… вот тут, где перерезана сонная артерия… через нее произведу переливание… Писал же великий Нострадамус, что ему удалось в течение месяца удерживать при себе астральное тело одного из своих детей. Да и я сам часто видел, как дергались трупы, когда я пытался их оживить. Видимо, в этот момент астральное тело, вызванное мной, и стремилось возвратиться в принадлежавшую ему плоскую оболочку…