Эра жаворонка

Ефимова Марфа

– А Марк, напротив, стыдил меня, - продолжил Виссер.
– Убеждал, что я позорю славный отряд тенерийцев. Мы же белая кость, мы же на передовой науки и техники, мы - светоч и надежда человечества, и тут я со своими комиксами. Он, представь себе, так и выразился - комиксами.

– Деньги не пахнут, - философски заметил Вук, отпивая глоток вина - белого, как завещал один из рецептов клуба алкоголиков. Клуба анонимных космонавтов-алкоголиков.

– Не в этом дело, - поморщился новоявленный мастер кисти.
– У меня, как, впрочем, и у тебя, денег достаточно. Просто, когда я пишу, я ни о чём не думаю. Я будто сплю. А во сне путешествую по прекрасным мирам.

– Грёзы наяву и всё такое, - поддакнул Янко,

подмигивая хорошенькой брюнеточке за соседним столиком. Та кокетливо прикрыла глаза, потом отчаянно-смело окинула его взглядом с ног до головы, потом снова опустила очи долу. "Ах, плутовка", - решил Вук и отвернулся. Опытные кокетки ему не нравились.

– Напрасно иронизируешь. Оно в точности так и есть. Я, как начал писать, перестал жить. Я не здесь, Вучо, не в этой суете и не этой скуке. Я бы слетал ещё раз, но ты сам знаешь - нельзя. Что мне делать? Пить? Пить и спиваться, и погибать, как все остальные? Нет уж, увольте. Однозначно лучше, коли я буду грезить, и грёзы мои кому-то согреют душу.

Он говорил высокопарные слова и толстые щёчки, как у запасливого бурундучка, забавно шевелились. На Даане болталась свободная накидка-малахайка, расписанная экзотическими цветами безумной оранжевой гаммы. Такой вызывающий наряд подошёл бы гордому гению, уверенному в своей непогрешимой гениальности, но Виссер сидел как-то робко, на краю табурета, выставив ногу, словно собирался вот-вот сбежать.

– Ты считаешь, что погибшие тенерийцы сгубили себя выпивкой?

– Конечно, - заявил Виссер.
– Чем ещё объяснить аварию, рак печени, самоубийство, гулянки по злачным кварталам Парижа? Я же не пошёл шляться по парижским барам. И Горохов не стал гонять, как бешеный, на серпантине. Потому что мы заняты делом. Я пишу, он двигает науку, Филипп выступает, и, заметь, у перечисленных товарищей нет проблем с алкоголем. Черезов и Школьник стараются, но пока они будут бездельничать, ничего у них не выйдет. И ты, Вук, будь осторожен. Найди себе любимое занятие.

– Черезов и Школьник ничем не заняты?

Виссер, оглядевшись, понизил голос:

– Может, и заняты, да я не знаю. Игорёк - он прилично поддаёт, про Марка не скажу, не в курсе. Но оба они мне очень и очень не нравятся.

– Чем не нравятся?

– Не могу сказать, это что-то неосознанное. Такое ощущение, будто они на нас эксперименты ставят. Я имею в виду тенерийцев. Глупости, конечно, я понимаю, лично на меня никто не воздействует, и я делаю, что хочу. В смысле, что потом, когда я оглядываюсь, у меня не возникают недоумённые мысли, что же это повело меня не в ту степь. Я в своей степи, я всё решая за себя сам, однако ж не могу избавиться от ощущения гипноза. Особенно, Марк с рецептиками... Ох, чую, что-то он мутит...

– Тебе просто неприятна их жизненная позиция, - подумав, сказал Вук.
– И мне неприятна. Если бы я располагал сведениями о неминуемой головной боли и об алкоголе, излечивающим её, я бы непременно сообщал об этом каждой отлетающей экспедиции. Но они не сообщили. И ты не сообщил.

– Так у меня и не болит. Слегка ныло после возвращения - но это всё. Честно говоря, я поначалу не принимал жалобы наших товарищей всерьёз. Только потом, когда председатель Концессии оповестил о приобретённом помещении для клуба тенерийцев, где, как он выразился, "можно обсуждать и успешно решать любые личные проблемы", я осознал, что да, проблемы имеются.

– У тебя не болит, потому что ты не контактировал с животными на Тенере.

Даан забавно наморщил лоб и надул губы, отчего разом превратился в большого обиженного ребёнка.

– Почему же не контактировал? Контактировал, - сказал он.
– Только никто об этом не знает. Я, собственно, затем и позвал тебя в бар. Ты, Вучо, мне кажешься упрямым и целеустремлённым. Ты... Ты неравнодушный и неуспокоенный, ты сумеешь докопаться до причины тенерийского

проклятья. А прочим это уже всё равно - выпьют и успокоятся. Я потому только тебе говорю: я держал в руках змейку. Я охотился на неё почти неделю, она жила у скал, грелась на солнце и, приметив меня, вдруг становилась незаметной, а я спотыкался на ровном месте о невидимый шар. Я пробовал шар сдвинуть с места, я знал, она там, внутри, но шар был будто приросшим к поверхности планеты. Однажды змейка стала вялой и прекратила игру в прятки. Я спокойно взял её в руки, чтобы рассмотреть, она не сопротивлялась. Я положил животное на песок, чтобы дойти до вездехода и взять там герметичный контейнер. Потратил на это какие-то пять минут, а, вернувшись, обнаружил только высохшее тело. Пять минут, Вук! Змейка ссохлась за жалкие пять минут. И пока я стоял и глазел на неё, она рассыпалась в труху.

– Почему ты не сообщил о находке?!

– Побоялся. Камера на шлеме скафандра тогда вышла из строя из-за ионной бури, изображения не осталось, а само животное испарилось. Короче, предъявлять было нечего. Я решил, что если заявлю о находке, которой нет, меня сочтут психом и экспедицию свернут.

– И при этом у тебя ничего не болит, - задумчиво произнёс Янко.

– Потому что я делом занят. И тебе того же советую, - повторил Виссер.
– Иначе сгинешь, как остальные. Посмотри, например, на Зелинского - конченый алкоголик.

Вук внимательно оглядел Виссера: яркая рубаха, небрежно пробивающаяся растительность на румяных щеках, всклокоченные волосы. Он не был таким до полёта. Его снимки в Академии являли строго и несколько чопорного служащего. Как пришло ему в голову сменить имидж? Даан расстегнул клоунскую дерюжку ещё на одну пуговицу и, правильно истолковав испытывающий взгляд коллеги, торопливо проговорил:

– Да, я выгляжу, как придурок, но это часть моей игры. Художник должен быть безумен. Хотя бы слегка. Картины чокнутого продаются лучше картин добропорядочного гражданина.

– Ты сам додумался до этого?

– Ты будешь смеяться, - вздохнул Виссер, - но идею подали именно те люди, которым я менее всего доверяю: Черезов и Школьник. Марк посоветовал как-то эпатировать публику, коли уж я ступил на сколькую стезю потакания грубым желаниям публики - так презрительно он выразился - а Игорь предложил напялить дурацкий балахон на похоронах Форбека. Филипп Ермишин поддержал их - сказал, что художник на то художник, чтобы действовать нестандартно. Я с одной стороны жалею об этом - такая трагедия, а я, получается, сыграл на ней. А с другой стороны, если бы не тот балахон, я бы не раскрутился, потыкался бы во все углы со своими холстами и спился бы непризнанным гением...
– Он вдруг уронил голову на руки и заплакал, - Честно, Вучо, я не знаю, как к этому относиться. Я чувствую себя предателем по отношению к лучшему другу. Но это удержало меня на плаву. Скажи, Вучо, ты тоже считаешь меня подлецом?

– Тебя кто-то считает подлецом?
– Янко наконец-то понял, зачем Виссеру нужен был этот разговор, и осознал вдруг безмерную глубину его одиночества.

– Они этого не произносят вслух, но я знаю... Филипп, Ник, Юрий - они точно презирают меня... Хотя бы за то, что могу иногда разнюниться, как сейчас. А настоящие тенерийцы не плачут.

– Ты просто не пьёшь, в отличие от нас всех, - Вук передвинулся, сев к нему поближе, обнял его за плечи.
– У тебя нет привычки, тебя алкоголь выбивает из седла. И знаешь, не начинай, Даня, не надо. Лучше плачь и рисуй.
– Пилот почувствовал, что сейчас и сам он вот-вот пустит слезу. Как-то это чёртово вино не так действовало. От виски хотелось набить кому-нибудь морду, а вино выжимало слезу. Нет, к чёрту вино. Он крепче сжал Виссера и добавил, - Я не считаю тебя подлецом. Я думаю, Рейнгольд смотрел на тебя сверху и улыбался. Мы, ведь, живём для радости, Даня, ведь, правда?