Эра зла

Устименко Татьяна Ивановна

Среди заключенных тюрьмы, в которой находился Тристан, числился некий маркиз де Шаторэ, очень благообразный и приятный пожилой господин, вместе с которым были захвачены две молоденькие девицы — Мадлен и Гортензия, его дочка и племянница. Холодной ноябрьской ночью Тристана срочно пробудили ото сна и, по приказу коменданта тюрьмы, отвели в камеру девушек, внезапно заболевших какой-то странной болезнью. Шевалье растерянно пощупал их ледяные лбы, разглядел бледные, полностью обескровленные губы и рыхлые десны, отметил вялость и аномальное оцепенение всего тела, а затем сосредоточенно задумался. Увы, с подобным недугом он не сталкивался за всю историю своей практической деятельности и сейчас был вынужден признать не только постыдное неумение вылечить страждущих девиц,

но и неспособность правильно диагностировать их загадочную хворь. Внезапно Мадлен, прехорошенькая блондинка шестнадцати лет от роду, страдальчески застонала и сделала слабый жест, призывая доктора придвинуться поближе. Тристан охотно склонился к красавице, загипнотизированный взглядом ее пьяно расширенных сапфировых глаз, совершенно не в состоянии вырваться из их плена. Девушка слабыми руками обвила доктора за шею и, прижавшись к ней своими бледными губками, впилась в него сладострастным поцелуем-укусом.

Тристан испытал спонтанный приступ неземного наслаждения, одновременно с этим ощущая, как девушка жадно сосет его кровь, с каждой секундой становясь все бодрее и бодрее. О, конечно же подвизаясь на медицинском поприще, он отлично знал, что плохое питание и неподходящие условия содержания способны вызвать разжижение крови этих нежных девиц, и теперь сразу же списал на свою догадку их нынешнее, плачевное состояние. С трудом оторвав от себя стремительно поздоровевшую Мадлен, он затем точно так же напоил своей кровью и Гортензию, испытывая от этой процедуры только сугубо приятные ощущения. Следует признать, что обе девушки оказались настолько хороши собой, что Тристан не отказался бы завести с ними и иные, куда более интимные отношения — конечно, повстречайся они в другом месте и при других обстоятельствах. Пошатывающегося от приличной кровопотери доктора вывели из камеры, а зарумянившиеся девицы проводили своего спасителя умильными улыбками и благодарными вздохами. Их анемию как рукой сняло. Но к утру Тристану стало плохо. Его била чудовищная лихорадка, перемежающаяся длительными обмороками, тело мужчины похолодело, а сердце стало пульсировать медленней и с перебоями.

Разметавшись на тощем тюфяке, больной де Вильфор так и не узнал поразительную новость: сразу же после его посещения девушки подманили к решетке своей камеры часового, загрызли его насмерть, сняли с его пояса ключ от замка, выбрались в коридор и сбежали через узкое оконце, тесное даже для кошки. Комендант Демулен в ярости метался по своему кабинету. Он, разумеется, тут же велел выслать погоню, но поймать беглянок так и не удалось. Пребывая в страхе перед грозящим ему наказанием, Демулен сразу же нашел виновного в побеге… Конечно же Тристана! Без сомнения, этот ученый докторишка дал девчонкам какое-то наркотическое средство, наделившее мерзавок противоестественной силой и ловкостью. Тристана объявили организатором и сообщником побега, заочно судили и приговорили к казни. А для того чтобы потешить попранное самолюбие его тюремщиков, было решено отступить от официальных мер и заменить гильотинирование неким иным, куда более зрелищным и мучительным способом умерщвления.

Тристан с облегчением смотрел в окно, ощущая себя совершенно здоровым и непривычно обновленным. Кризис его странной болезни благополучно миновал, оставив после себя только недоумение и любопытство. Несомненно, он заразился этим недугом от Мадлен и Гортензии, передавших ему инфекцию посредством своей крови из слабых десен, попавшей в ранки на шее доктора. Ночью, чувствуя, что умирает, и страдая от каких-то неосознанных смутных желаний, он схватил пробегающую по полу крысу и с упоением вгрызся в ее бурое тельце, алчно высасывая кровь животного и кусками глотая теплые, дымящиеся внутренности. Утром, к своему стыду и раскаянию, Тристан обнаружил возле своего жалкого ложа останки не одной, а целых пяти крыс, разорванных в клочья и выпитых им досуха. Но как бы там ни было, а их кровь ему помогла, и сейчас он понимал, что никогда еще не находился в столь прекрасной физической форме, ведь его мысли текли легко и непринужденно,

восхищая многократно усилившиеся обоняние, осязание и зрение. Его прежде смуглая кожа стала бледной и волшебно шелковистой на ощупь, черные волосы завились в тугие локоны, а мускулы буграми перекатывались на бицепсах, гладкие и ровные. К тому же он даже и не догадывался ранее, что способен голыми руками поймать верткую и острожную тюремную крысу…

Размышления Тристана прервал громкий скрежет дверного замка. Решетка распахнулась, и в камеру важно вступил гражданин Демулен, сопровождаемый десятком вооруженных солдат. Де Вильфор гибко поднялся с тюфяка, безмерно удивленный торжественной поступью мрачной делегации.

— Ишь ты, прыгает как жеребец! — недовольно хмыкнул Демулен, неприязненно оглядывая высокого и стройного Тристана, на две головы возвышающегося над его собственной толстой, кургузой и кривоногой тушей. — А мне сообщали, что ты приболел…

Вместо ответа Тристан лишь протестующе развел руки и галантно поклонился.

— Ну, ну, скачи, шоркай ножками, пока еще можешь! — иронично посоветовал комендант. — Недолго тебе уже осталось паясничать… — Он развернул вынутый из кармана лист бумаги и злорадно зачитал: — Народным трибуналом свободной республики Франция ты, гражданин Тристан де Вильфор, признан виновным в побеге девиц де Шаторэ и приговариваешься к смертной казни через…

— Но я не совершал ничего подобного! — изумленно воскликнул ничего не понимающий Тристан. — Девушки болели, а я просто оказал им первую помощь!

— …через сдирание кожи заживо! — невозмутимо закончил Демулен и командно взмахнул рукой, подзывая солдат: — Взять его, а приговор привести в исполнение немедленно!

Упирающегося, бурно протестующего Тристана силой выволокли из темницы и грубо потащили вниз по лестнице, в подвал…

Мрачный подземный каземат, сложенный из больших каменных блоков, ярко освещался огнем, бушующим в гигантском камине, и не менее чем десятком толстых сальных свечей, расставленных на выступах стен. Центр комнаты занимали пыточный станок и стол с аккуратно разложенными на нем ножами всевозможных форм и размеров. Сладко пахло свежей кровью, какими-то травами и не выдубленной кожей.

— Посмотрим, как ты здесь попрыгаешь! — мстительно пробормотал немного оробевший от траурной атмосферы каземата Демулен, усаживаясь в деревянное кресло. Противоестественное обаяние страшного подвала пугало и притягивало одновременно, затрагивая самые порочные струны, скрытые в душе каждого человека. Ведь наслаждение зачастую так сильно граничит с болью, что многие из нас абсолютно не способны различить, где заканчивается одно ощущение и начинается другое.

Солдаты втолкнули Тристана в каземат, привязали к пыточному станку и поспешно покинули это царство боли, мысленно жалея несчастного приговоренного. Незаметная дверца, скрытая в стене, отворилась, и в подвал шагнули два приземистых человека: палач и его помощник.

— Приступайте к казни, гражданин! — едва скрывая нетерпение, хрипло приказал Демулен, обращаясь к поклонившемуся ему палачу. — Именем республики приказываю вам сделать все возможное для того, чтобы осужденный как можно дольше оставался в сознании, ужасно страдал и не умер слишком быстро!

— Вы изволите наблюдать за казнью, гражданин комендант? — с удивлением спросил палач, бросая на Демулена заинтересованный взгляд. — Предупреждаю, такая казнь — зрелище не для слабонервных!

— Я знаю! — холодно отчеканил комендант, давая четко понять палачу, что тот вмешивается не в свое дело, и к тому же слишком много говорит.

Отлично понявший его палач поклонился повторно и обернулся к Тристану.

На широком, невыразительном лице пыточного мастера промелькнула непроизвольная гримаса извращенного восхищения, когда он внимательно рассмотрел того, кто попал сегодня в его опытные руки. Никогда еще не приходилось ему работать со столь прекрасной фигурой, нежной кожей и гордой осанкой. Палач трепетно провел пальцем по щеке осужденного и радостно улыбнулся, как улыбается избалованный ребенок, получивший новую игрушку.