Еретик
Шрифт:
«Что внизу, то и наверху…»
Если Джабраил был прав, Апокалипсис, как и всякое убийство тех, кто ниже, примитивнее и грязнее тебя, стал бы худшей из ошибок, какую мог допустить Творец. Ибо нельзя вырезать грязные корни, не уронив чистое дерево. Немыслимо развалить фундамент, не обрушив кровли. А людей не избавить от грязных и грешных тел и дел, не повредив их душам совершенным над ними насилием.
Симон перевернулся лицом к земле и по спирали заскользил обратно,
«Но как же тогда быть?»
Выходило, что он, как Творец, все это время заблуждался. То есть, все это время был самым обычным еретиком!
Он изгнал Адама и Еву из рая, но разве это помогло человеку преодолеть первородный грех? Человек построил на грехе познания всю свою жизнь!
Он затопил вечно воюющий мир водой, но разве человечество проняло? Нет, потомки праведного Ноя разделились уже в первом поколении!
Он спалил Содом и Гоморру, но разве исчезли от этого педерасты? Ничуть! Они просто перебрались в Церковь и объявили первоисточником греха своего главного конкурента — женщину!
Созданные по образу и подобию Творца, люди поступали ровно так, как поступил бы он сам. Что внизу, то и наверху…
— И что будет, если их уничтожить?
Если понимать слова Джабраила буквально, ответ напрашивался не менее жестокий.
Кифа смотрел на полет Симона, задрав голову и беспрерывно бормоча самые жуткие, самые действенные заклинания, какие знал, умоляя о помощи всех сущностей, о которых когда-либо слышал. А Симон все летал и летал — свободно, легко и самозабвенно. И площадь, поначалу гудевшая ужасом и восторгом, теперь просто молчала и смотрела — так, словно примеряла это небо на себя.
— Что мне делать после твоей смерти? — подал голос Павел.
Он видел, что распятия Кифе не избежать.
— Делай, что хочешь, — с отчаянием отозвался Кифа, — главное, проследи, чтобы мои бумаги не пропали. Мартин обещал включить их в Писания.
— Может быть, ты и за меня похлопочешь? — мгновенно сообразил, какой шанс только что ему открылся, Павел. — Я ведь тоже тебе помогал. И мысли у меня…
— Тогда молись вместе со мной! — рявкнул Кифа. — Что ты стоишь, как столб?!
Павел громко икнул и тоже включился в почти беспрерывный поток проклятий. А едва их голоса объединились, летающий, словно птица, Симон вдруг завис неподвижно и тут же, набирая скорость, полетел вниз — по спирали.
«Мое слово и здесь равно делу!» — охнул Кифа.
— Падает! — охнули зеваки.
— Нет, не может быть…
— Он точно — падает!
— Заклинаю вас, демоны воздуха! — еще громче и еще яростнее закричал Кифа, — сделайте, о чем я вас прошу!
И
Кастрат покачнулся и прикрыл глаза.
«Жив… — колотилось внутри… — я останусь жив…»
— Ну, что там? — полуобернулся Нерон к врачу.
— Расшибся, конечно, однако жив, — кивнул тот, — удивительно, он даже костей не сломал.
— Значит, Кифа выиграл? — задумчиво хмыкнул Нерон. — Или нет? Симон ведь все-таки летал?
Он повернулся к появившемуся на балконе отцу Мартину.
— Что скажете, святой отец? Кто из них победил?
Отец Мартин поджал губы.
— Симон упал. Значит, он не всемогущ. Значит, он не Господь Бог.
— Бог не всегда бывает всемогущим, — не согласился Нерон, — особенно если Бог попал в тело человека. Митра не был всемогущ…
— И его распяли.
— Значит, по-вашему, Симона следует распять? — хмыкнул Нерон, — а Кифу — наградить?
Отец Мартин покачал головой.
— Кифа не одержал верха в споре. Ты же видел, что он читал заклинания. Он злонамеренно помешал Симону выиграть. Он тоже должен быть распят, — как убийца и разбойник.
Император прищурился.
— А вы ведь, святой отец, похоже, имеете свой интерес…
— Кифа знает больше, чем ему следует знать, — криво улыбнулся отец Мартин. — Церкви он больше не нужен.
Нерон покачал головой. Выглядеть беззаконным убийцей он, всем известный как митраист, не желал.
— Нет, святой отец, желания Папы кого-то устранить недостаточно, чтобы я приказал распять невиновного.
И тогда отец Мартин на мгновение ушел в себя и кивнул.
— Кифа виновен во множестве других преступлений. Уже то, что он предал своего духовного учителя…
— Это кого же? — насторожился Нерон.
— Был один грек, — уклончиво ответил отец Мартин, — двадцать восемь лет назад. Все учил, подобно Митре, не делать насилия без нужды… Его камнями забросали.
— И Кифа его предал?
Отец Мартин кивнул.
— Трижды отрекся. Свидетелей полно.
Нерон замер. Тройное отречение везде и всегда означало одно: полный и окончательный отказ. И трижды, словно от Сатаны, отречься от собственного Учителя, это был грех неискупимый.
— Но ведь это не преступление, — вздохнул он. — Подлость — да, трусость — да, мерзость перед Богом — да. Но не преступление.
Отец Мартин кивнул и наклонился к самому уху Нерона.