Еретик

Степаненко Андрей

— Он лжет, император. Симон обычный сумасшедший.

— Ошибаешься, Мартин, — усмехнулся Нерон. — Знай, сегодня мы убьем именно Бога.

Священник опешил.

— Но если ты так в этом уверен, то зачем это делаешь?

Нерон загадочно улыбнулся и глянул в небо. Комета висела точно в зените.

— Бог должен умереть на кресте, — таковы пророчества.

— А все-таки… — не отступал Мартин. — Тебе-то какой прок?

— Убей суку, вся стая развалится, — тихо произнес император, — убей хозяина мира, и мир

ляжет к твоим ногам…

Священник растерянно моргнул, и Нерон рассмеялся, правда, как-то невесело.

— Да, да, Мартин. Только по-настоящему масштабным убийством можно запугать человека по-настоящему. И только тогда можно построить действительно великую державу. Державу, которая сама — Бог.

* * *

Симон смотрел, как прибивают визжащего от боли и ужаса кастрата, равнодушно. Его отбитые органы — там, внутри — болели не меньше, но он удерживал себя от крика — чтобы сохранять ясность ума. Сейчас, когда презренное человеческое тело быстро погибало, он должен был успеть понять главное. Поэтому он думал.

«Что внизу, то и наверху…» — сказал Джабраил, а значит, всякое действие здесь в точности отразится на небесах. И наоборот.

Сотри землю в порошок, и это обернется катастрофой и для небес. Примени к людям силу, и созданный по образу и подобию Божьему человек, мгновенно переймет и эту манеру, и кровью будет залито все, докуда дотянется любой из потомков Адама.

Божье наказание лишь усугубляло ужас бытия.

«И что мне остается? Любовь?»

Именно с таким посылом должен был прийти в мир его Сын. Но люди затоптали уже беременную их Спасителем Царицу Цариц, и послание Любви и Прощения так и повисло в Нигде и Никогда.

Симона подняли и протащили к огромному Т-образному кресту. Уложили на спину, и над ним склонился Нерон.

— Ты упал, Симон, — со смешанным выражением страха, вины и удовлетворения на лице произнес он, — в глазах закона ты — самозванец.

Симон видел его насквозь.

— Падение ничего не значит, Нерон, — тихо отозвался он. — Так же, как и мой полет. Да, и летал я не для людей, а для себя.

— И что ты себе доказал? — глотнул Нерон.

Симон слабо улыбнулся. Он только что понял, почему Джабраил не ответил на последний вопрос: «Кто я?». «Тот Который» не имел имени. Поэтому Джабраил мог ответить лишь молчанием.

— Я — Бог, — тихо ответил он. — Всемогущий и необъяснимый. И все это происходит по моей воле. Не по твоей.

Лицо Нерона застыло и пожелтело.

— Тогда почему ты выбрал смерть? Неужели ты, подобно Митре или Иисусу, решил отдать нам для спасительного причастия, свою жертвенную кровь?

Симон замер. Да, Отец мог заменить Сына Своего на кресте. Отец и Сын едины. Любой отец поступил бы так. Но, вот беда, человек уже принес в жертву многих, очень многих, а Спасение так и не наступило.

— Нет, Нерон.

Ни принеся меня в жертву, ни причащаясь моей крови, Спасения не обретешь.

Император опешил.

— Почему?

Симон улыбнулся и послушно прижал руки к древесине, — чтобы солдатам было легче прибивать. Открыть детям путь к свободе от скотства, путь к Спасению можно было только так — личным примером Отца.

«Что наверху, то и внизу…»

— Чужой кровью не спасешься, — сколько не проливай. Только своей.

От автора

Историю пишут победители. Но меня больше интересует мнение тех, кого победители «выдавили за кадр». Поэтому роман местами антиисторичен.

Летописцы уготовили Амру ибн аль-Асу иную, чем в романе, судьбу: проигрыш в мятеже, спасение жизни ценой униженного выставления своих ягодиц на волю победителя, долгую жизнь в позоре и смерть в своей постели.

Странная судьба для человека, вышедшего на Византию с 2500 воинов, спасшего родину от голода, а мусульман от физического исчезновения, давшего исламу толчок по всей Северной Африке, а затем и далее — на Сицилию и в Испанию, посмевшего отказать халифу и решительно вставшего на защиту покоренных народов от грабежа. Такие люди не умирают своей смертью и, тем более, не подставляют ягодиц.

Впрочем, историки обвиняли Амра не только в трусости, но и в невежестве. Именно Амра веками поносили за сожжение Александрийской библиотеки. «Если эти книги повторяют Коран, они излишни, — цитировали письмо халифа Амру, — а если опровергают — вредны». И лишь, когда советские ученые установили подложность письма и выявили истинного поджигателя — епископа Теофила, тему стыдливо замяли.

Та же картина и с взятием Амром Траянского канала, предшественника Суэцкого и самой важной артерии тогдашней цивилизации. Принято считать, что канал, ведущий из Европы к Индиям, как раз в момент захвата мусульманами был заброшен и никому не интересен. При этом путь, которым флот Византии прошел в Красное море, чтобы напасть на морские крепости, замалчивается, а заслуги Амра в том, что он взял «заброшенный» (в тот же год давший Аравии провиант и остававшийся судоходным вплоть до XIX века) канал, как бы съеживаются до нуля.

По той же причине путь Амра в Египет пролагают через Суэцкий перешеек (хотя это и противоречит очередности падения городов), а не через Баб-Эль-Мандебский пролив и верховья Нила. Все ясно: упомяни этот маршрут, и тут же родится целый ряд новых, неудобных для христианской историографии вопросов.

По той же причине историки стараются называть Вавилоном маленький военный форт, хотя оставленные купцами, паломниками и военными карты и документы называют Вавилоном именно огромный Каир. Но и тут все ясно: кому нужны столь сомнительные ассоциации?