Еретик
Шрифт:
— Они сами выбрали свою судьбу, Костас, — сказал ему с вечера казначей, — как только Элефантина поддержала аравитян. Возьми с них все, что сможешь, и никто слова не скажет.
Костас мгновение поразмышлял и согласился. Если совсем уж честно, ему было все равно, с кого начинать: едва Амр двинулся на александрийские земли, Костаса предавали все: и евреи, и сирийцы, и армяне — крестьяне, купцы, губернаторы и даже воеводы.
Кифа набрасывал строку за строкой, лист за листом, но картина в голове стояла только одна: лошадь со спутанными ногами и
«Именно таким будет Спаситель!»
Аналогия была абсолютной. Люди отбились от Господних рук точно так же, как эта своевольная лошадь! Так что более важной задачи, нежели заново приручить их, попросту не было. И вот оставленный нам в заповедях всепрощающий характер Всевышнего этому никак не способствовал. Люди своевольничали! И как!
Кифа покачал головой и продолжил стремительно покрывать папирус округлым бисером букв. Люди Ойкумены — что аравитяне, что евреи, что несториане — были возмутительно своевольны! Многие искренне считали, что соблюдения заповедей достаточно! Они и жили так, словно заповеди — это все! Ясно, что в результате в городах и селениях десятилетиями не происходило ни единого духовного подвига! Размеры церковных земель не превышали трети от общей пригодной к севу земли. Число посвященных Церкви Христовой первенцев увеличивалось лишь во время катаклизмов. А многие просто отказывались платить десятую часть своих доходов Церкви, так словно спасение их бессмертной души не стоило этих небольших, в общем, денег.
— Человек не склонен совершать духовных подвигов без понукания извне, — вслух произнес Кифа и немедленно это записал, — плеть, вот что движет…
Перо остановилось само собой. Кифа уже видел, в какую ловушку едва не угодил. Ибо изначальной целью его размышлений было как раз спасение от нависающей над человечеством оранжевой плети Господа.
— Человек должен совершать духовные подвиги без понукания. Сам.
Елена стала слабнуть уже на второй день пути, а потому ее с перерывами на сон — стоя — тащил на себе Симон. И, конечно же, когда последняя съеденная им пища окончательно растворилась внутри, стало чуть тяжелее. Это не было препятствием для движения: в лучшие годы Симону доводилось обходиться без пищи до сотни суток подряд, а воды, пусть и в виде вкраплений зеленоватого пресного льда здесь было достаточно.
Главное опасностью было теперь Солнце. Оно светило день ото дня все ярче, и одно время Симон даже брел в покрывшей лед морской воде по колено. А потом пошли трещины, и лед начал двигаться и щелкать — громко, пронзая звуком все ледяное поле до горизонта, а в тот день, когда он увидел синие холмы далекого берега, лед кончился. Впереди плескалось чистое море.
— Проснись, Елена, — негромко попросил он.
Царица Цариц пошевелилась. Все последние дни она отчаянно мерзла, а потому так и спала, всем телом прижавшись к его спине. Убедить ее в том, что двигаться намного теплее, а еда неважна, он так и не смог.
— Это Египет? — сонно спросила она.
— Скорее всего, да. Но льда больше нет. Я бы доплыл и вернулся с лодкой. Подождешь?
Елена прижалась
— Нет. Не оставляй меня. Я всего лишь женщина. Я боюсь.
Симон прислушался. Она и впрямь чувствовала себя неважно: усталость, слабость, дурнота — все то, что происходит с тем, кто боится смерти. Они должны были научить ее преодолевать подобные вещи, но прибыл Ираклий с солдатами, и Елена угодила в монастырь, по сути, в тюрьму.
— Ты была очень способной девочкой, — сокрушенно вздохнул он и двинулся краем льда; возможно, где-то лед подходил к берегу ближе. — Ты ничего не боялась. Ты понимала новое даже быстрее, чем я.
Он снова, еще более сокрушенно вздохнул и умолк.
— А еще? Расскажи обо мне еще… — ожила Елена.
— Помнишь, как я водил тебя в Иерусалим?
— Там, где разноцветные лотосы?! — тихонечко взвизгнула Царица Цариц. — Под водой! Мне так понравилась!
— Верно, твой Иерусалим был подводным, — подтвердил Симон; он провел ее туда двенадцатью ступенями — в точности по Богослову. — Многие плачут на этом пути; некоторые — пугаются; кое-кто с полпути возвращается назад, а тебе понравилось — причем, сразу!
— Я и Джабраила помню, — заторопилась она, — он без лица!
— Верно, — рассмеялся Симон, — архангелам человеческое лицо без надобности. А ты помнишь, что он с тобой сделал?
Симон даже спиной ощутил, как она смутилась.
— Помню…
Симон тоже помнил. Неясно, почему, но Джабраил заменил ей все органы точно такими же, но сделанными из драгоценных камней. И сердце Царицы Цариц стало смарагдовым, мозг — аметистовым, а матка — из чистого, отдающего красноватым золота, наверное, единственная такая в мире. Симон и сейчас прозревал этот Дар Небес у нее внутри. Да, он знал, что разрежь Елену, и обнаружишь обычные человеческие органы, но он же видел: их свечение в мире истинном вовсе не равно человеческому. В мире истинном Елена сияла — вся, ни в чем не уступая, ни Мухаммаду, ни ему самому.
«Да… ты нам ровня…»
Хаким узнал о сдаче Родоса одним из первых. Теперь в руках курейшитов… нет, уже не только курейшитов… в руках мусульман была вся Нило-Индийская торговля. Таких денег Хаким никогда в руках даже не держал.
«Думаю, Александрия тоже будет нашей, к осени, — сообщал ему, как впрочем, и всем остальным, Амр, — взять силой ее немыслимо, но империя гниет и распадается изнутри. Я узнавал: внутри этого большого города наших союзников даже больше, чем противников. Ненамного, но больше…»
— Нет, слишком уж быстро все происходит, — постарался остудить собственный восторг Хаким, — здесь жди какого-нибудь подвоха.
«Костас совсем озверел, — писал далее Амр, — никто его не любит, и чтобы найти денег на войну, он повсюду ищет предателей. Когда находит, кого обвинить, пусть облыжно, убивает. Особенно достается евреям…»
— Что ж, узнаю Костаса… — пробормотал Хаким и замер, глядя в пространство.
Евреи очень помогли победному шествию ислама: Моисей и его добровольцы оказались на стороне Амра в самый рискованный момент. И в перспективе с евреями, как наиболее верными и важными союзниками, придется делиться… и основательно.