Еретик
Шрифт:
Амр пожал плечами и оглянулся по сторонам.
— Ну, оглянулся. И что?
— Ты видишь всеобщее счастье?
— Нет.
Такового и впрямь не наблюдалось. Повсюду было одно: корчащиеся от боли в обрубленных руках работники Мусейона.
— Ты извини, Симон, — покачал Амр головой, — с этим вашим мессией что-то не так. Нет, — упреждающе поднял он руку, — Иса — достойный человек и, безусловно, — пророк, а его мать Мария — выше всяких похвал! Но вы что-то о нем неправильно поняли.
— В точку, —
— И ты хочешь это исправить?
Монах задумался.
— Уже не знаю, Амр. Чтобы исправить главную беду потомков Адама, нужно распять сына Елены… моего сына…
Амр поджал губы.
— И?.. Как ты поступишь?
Монах опустил голову.
— Я не хочу, чтобы мой сын умирал. Я хочу носить его на руках и лепить ему игрушки из глины. Я хочу нормальной семьи, Амр. Я устал. Я очень устал.
Амр вздохнул и глянул в небо.
— Ты счастливец, брат.
Симон поднял голову и непонимающе моргнул.
— Да, да, ты — счастливее меня, ты еще чего-то хочешь, — улыбнулся ему Амр. — Я ведь тоже устал. От глупости. От продажности. А больше всего от ненависти. Я — воин. Я убил очень многих. Но порой даже я не выдерживаю того, что вижу. И тогда я прошу Аллаха не медлить, когда придет мой черед предстать перед Ним.
— Просишь забрать? — удивился Симон и вгляделся в его глаза. — Сколько же тебе лет?
— Я моложе тебя, брат, — похлопав его по плечу, поднялся Амр, — намного моложе.
Ему еще предстояло выяснить, как наказать исполнителей этой бесчеловечной расправы над библиотекарями и надо ли по законам этой страны их наказывать вообще.
Кифа не отходил от Елены ни на шаг — ни в порту, ни на судне. Он понятия не имел, как ее намерен использовать Мартин. Эта женщина одинаково годилась и чтобы стать матерью-императрицей всей Ойкумены, и чтобы выносить и родить Спасителя.
— Ты ведь беременна? — поинтересовался он.
Елена покраснела и опустила глаза.
«Беременна…» — подтвердил себе Кифа.
— От Симона?
Елена еле заметно кивнула.
Что ж, это никак не мешало. Похоже, пророчества сбывались, и вскоре именно эта женщина родит сына, обреченного пролить жертвенную кровь во искупление всего рода человеческого.
«Агнца, могущего пострадать за всех…»
И ровно в тот момент, когда это произойдет, человек станет вечным должником. И не заповеди, а именно гнетущее чувство неоплатимого долга, погонит его по жизни окровавленным кнутом.
И человек навечно потеряет покой. Ибо не бывает в покое должник, не уплативший долга. Но, вот беда, долг перед тем, кто спас и тебя, и твое потомство от вендетты, от вечной кровной мести Небес, неоплатим.
И человек навсегда перестанет испытывать это незамысловатое
И именно так — совестью — человек спасет себя от самого себя. У алчущего кусок застрянет в горле. У жаждущего намертво сомкнутся уста. А желающий всех женщин сразу пожалеет, что его не кастрировали в детстве.
Человек станет взрослым.
Симон ждал, когда ему подготовят толком не достроенное, при нем снятое со стапелей судно, но думал почему-то не о Елене и даже не о Кифе. Симон мог думать только о сыне — о Спасителе. Вдруг посетившая его жуткая догадка, что Спасение — чудовищная ловушка, уже не отпускала.
«Нет, не может быть! — отказывался он верить сам себе, — этого не может быть!»
Но логика упрямо диктовала свое: предреченное пророками Спасение это кабала, и бесчестная…
Главное, людей спасали от кары за первородный грех Адама помимо их на то воли, и более всего такое «Спасение» походило на внезапный выкуп ваших долгов. Вы приходите к ростовщику и узнаете, что все ваши расписки находятся у того, кто выкупил их по невероятно высокой цене — собственной кровью. Чувствовать себя Спасенным, зная о такой цене, мог бы только недоумок или негодяй.
Симон поворачивал этот тезис и так и эдак, но выходило одно: кровь Спасителя ложилась на всякого, кто корыстно решался использовать эту страшную жертву для спасения своей маленькой души. И это становилось новым долгом — тем более страшным, что расплатиться за него человеку было нечем.
Что ж, Симон видел, что постигает тех, на ком висит неоплаченный личный долг. Сначала они хорохорятся, затем строят из себя святош, начиная винить в том, что совесть болит, всех, кроме себя, а, в конце концов, обращают свой праведный гнев против первопричины — того, кто им занял.
— Чудовищно…
Если Симон верно понимал людей, то сначала «Спасенные» станут притеснять евреев и аравитян — тех, кто не откупался чужой кровью; тех, кто для них, как живой укор совести. А вот затем… затем они доберутся и до первопричины. И неизбежно кончат мятежом против каждого слова Спасителя — кем бы он ни был, и что бы им ни заповедал.
Когда Кифа прибыл в Кархедон, в гавани сгружались наемники — тысячами и тысячами, а все море было покрыто квадратными парусами. Все знали, что Александрия будет отдана врагу, а значит, не пройдет и нескольких дней, как Амр выведет захваченный у Византии флот в открытое море. И вот готовились к этой неизбежной морской схватке основательно.
— Мартина не видели? — ходил Кифа от одного должностного лица к другому. — Кто-нибудь знает, где святой отец Мартин?