Еретик
Шрифт:
Когда дети были одеты и собраны в путь, а преданные ей гвардейцы-эфиопы встали в дверях потайного хода, Мартина схватила желтый папирусный листок и стремительно вывела единственное спасительное имя.
«Аиша, сестра…
Я знаю о тебе немного, почти ничего. Я знаю, что ты — вдова, как и я. Я знаю, что твой муж был великим человеком, — как и мой. И я знаю, что ты приняла Единого всем сердцем, — как и я.
Прошу тебя, Аиша, прими моих детей, как своих, —
Твоя сестра Мартина».
Императрица свернул папирус в трубочку и протянула письмо старшему из эфиопов.
— Береги моих детей, Захария.
Тот наклонил голову.
Она поцеловала Ираклонаса, упала на колени, обхватила и прижала к себе меньших, Давида-Тиберия и Маринуса, и заплакала. Она бы не рассталась с ними ни за что, но во всей забывшей Бога Ойкумене оставалось только одно место, где ее царственных, слишком царственных сыновей не ждала кастрация, — родина яростного и бескомпромиссного пророка Мухаммада.
Елена поняла, что ее убьют, сразу, как только заглянула в глаза Мартина, но кастрат Кифа не решался на это долго, очень долго. Сначала он зачем-то повел ее на окраину города, но на полпути повернул, снял для нее и охраны комнату в маленькой гостинице, а сам исчез на несколько часов. Затем он снова вывел ее в город, и снова вернул в гостиницу. Кифа то ли обдумывал, какую бы пользу из нее напоследок извлечь, то ли решал, как именно будет ее убивать, то ли просто боялся пролития крови всеобщей праматери.
«Симон… — мысленно просила она, — где ты? Приди же скорее!»
Но Симона все не было и, в конце концов, когда весь Кархедон окончательно наполнился пьяными, грабящими богатых горожан итальянскими наемниками, Кифа принял какое-то решение.
— Идем, — схватил он ее за руку и вывел в самый центр небольшой площади с глиняным баком на небольшом квадратном возвышении. — Сиди здесь.
Она покорно присела возле бака и, стараясь не касаться спиной почему-то испачканной известью керамической стенки, замерла. Ей было страшно, очень страшно. Все это место буквально воняло смертью. А Кифа тем временем подошел к вывалившейся из харчевни группе солдат и ткнул в ее сторону пальцем.
«Чего он хочет? — похолодело внутри Царицы Цариц. — Почему не убьет сам?»
— Еврейка? — неуверенно подошел к ней самый молодой из солдат.
— Да, — кивнула Елена.
В ее генеалогическом древе на прямой материнской линии стояли все, абсолютно все народы Ойкумены.
— Лучше не связывайся, — подошел к молодому солдату второй, постарше, — я говорю тебе, она из варваров.
Молодой испугался. То, что варвары люто мстят каждому, пролившему кровь их рода, знали все.
—
Старый солдат пригляделся к грубоватым чертам Царицы Цариц.
— Да, какая она, к черту, еврейка? Или из черкесов или, не приведи Господь, из гуннов. Тут людей Кубратоса, как мух.
Солдат наклонился пониже.
— Или все-таки ты из черкесов?
— Да, — признала Елена; черкесского рода была ее прапрабабушка.
— А может, амхарка? — подошел третий солдат.
— Да, амхарка, — кивнула Царица Цариц; это тоже было истиной, — смотря с какого поколения считать.
Их становилось все больше и больше: три, затем пять, затем подошли еще… но начать делать то, зачем их послал кастрат, никто не решался. И лишь когда мечущийся по краю площади Кифа послал вторую группу еще более пьяных и уже пахнущих чужой кровью погромщиков, в небесах что-то стронулось.
— Лежать! — бросили ее на утоптанную землю казнилища и решительно, со знанием дела сорвали платье, — смотрите, сопляки, как надо с ними…
Елена прикусила губу. Она чувствовала, что кричать бесполезно.
— Ноги… ноги ей разведите…
Ее прижали к земле, начали разводить в стороны руки и ноги…
— Не надо, мальчики… я же всем вам — праматерь.
Елену ударили в ухо.
— Заткнись, сука жидовская!
— Грех ведь какой… неискупимый…
Ее снова ударили.
— Вот тварь! У меня на нее не стоит!
«Симон?!»
Она почуяла, что муж рядом, всем сердцем.
— Симон!!! — заорала она и нечеловеческим усилием сбросила с себя насильника. — Я здесь, Симон!!!
И тогда ее начали топтать.
Мартина, понимая, что Валентин и Теодор все равно пройдут во дворец, приказала своим эфиопам оружия не применять. Но ответного благородства не увидела.
— Ну, вот, Мартина, я и пришел, — по-хозяйски обвел глазами тронный зал Теодор.
— Зачем?
— Судить тебя буду, — ухмыльнулся полководец.
Императрица подняла брови.
— За что Теодор? За то, что ты погубил половину войска, послав его переходить Нил, когда сам Господь был против тебя?
Полководец опешил.
— Или за то, что ты, как всегда струсил, и отдал Никею без боя? А может быть, ты будешь судить меня за то, что отправил флот в Аравию до срока, а затем бездарно потерял весь Траянский канал?
Теодор густо покраснел…
— Нет, подожди, — упреждающе подняла руку Мартина, — я все поняла. Ты хочешь осудить меня за то, что каждый раз доверял оборонять города Египта неопытным мальчишкам, а сам предпочитал укрываться в Александрии! Так?
— Я… я… действовал по согласованию с Сенатом… — выдавил багровый от ярости полководец.