Еретик
Шрифт:
Семя ереси уроженец острова Раб принес уже в иезуитскую коллегию. Прибыв из края, где и католики и православные в равной мере подвергались насилиям турок юный Доминис возмущался расколом в христианской Европе и сразу восстал против воинствующего и догматического единения церкви, навязанного папским Римом. Взаимная терпимость, существовавшая у него на родине между сторонниками латинских и греческих обрядов, испытанная в стольких грозных столкновениях, могла послужить примером сосуществования религий и в других странах. Интеллектуал, обращенный к изучению Вселенной, не мог больше всерьез воспринимать старые схоластические теории. А лишив волшебного ореола небесную радугу и отточив свой взор с помощью, тончайших оптических инструментов, как мог он принять теперь мистическую науку, твердившую о неприкосновенных таинствах? Он ясно сознавал, что народ обманывают ложными святынями. Он выдел погоню за властью и богатством там, где проповедовались нестяжательство и любовь к ближнему. Часто бывая в Риме и в римских провинциях, он понял, на чем держится папский престол. И когда обозленные кардиналы отправили его в глушь к бастионам
«Противоречие заключается в нем самом», – приходил к выводу инквизитор. Тщеславие, желание выдвинуться и страсть к деньгам побудили ученого украсить свою голову митрой. Его вычурный язык был мало понятен мирянам, самое существование которых было поставлено под угрозу и которые ожидали чуда. Как мог он приручить дикое стадо? Какой светильник зажечь в кромешной тьме человеческих душ? Его паства не могла принять закон иначе как в виде святых обрядов, освященных папским авторитетом. «Стоит показать стаду, – думал римский кардинал, следя за нптью рассказа Доминиса, – что закон этот человеческий или дан природой, как тут же воцаряется беззаконие. Еретик возражал: важна истина. Верно… Быть посему! Но твоя научная истина заключается лишь в том, что ты и тебе подобные могут всякий раз утверждать заново, всегда и повсюду. Почему ты тогда приемлешь евангелие, которое давным-давно известно и которое никому по собственной воле не дано пересматривать? Почему ты ставишь себя выше всех прочих прелатов? И если свободное, ничем не ограниченное изучение наук что-либо в тебе и сформировало, то лишь гордыню, высокомерное желание всегда и повсюду быть первым».
Курия допустила ошибку, размышлял Скалья, отправив Марка Антония в далекую епархию, где он остался один на один сосвоими безумными мыслями. Кардинал слушал его рассказ и мысленно переносился в безлюдные сумерки у башни перестроенного мавзолея Диоклетиана. Ночь могильной пеленой опускалась с неба, окутывая дерзкого мыслителя. И ощущение неизбывной безнадежности выразилось в мгновенно вспыхнувшем бунте. Даже когда от зимней вьюги закрыты все отдушины, она продолжает завывать и реветь в душе человека с не меньшей силой. Проделки сплитских повес больше не доставляли ему удовольствия, солнечные арабески угасли в мертвых развалинах. Сквозь крыши домов и в узкие улочки врывались легионы бесов; от их злорадного посвиста словно оживал императорский дворец, вздрагивал, дрожал – кругом вой, визг, звон, кто-то кого-то звал. Изредка шаги ночного сторожа или соглядатая звучали диссонансом в этом искусительном кошмаре, или припоздалый гость слабо постукивал кольцом в двери. И это все. Ничего больше не слышно в долгой волчьей ночи. Архиепископ сидит перед трепетным огоньком светильника, погрузившись вместе с ветхим императорским кораблем в пучину тьмы. Время от времени он хватается за перо, точнее, за весло, с помощью которого надеется избежать полного кораблекрушения. В чем заключался источник вдохновения его проповедей его записок? Безусловно, причин было много, и одна из них – неистовство стихии над головой.
Дремучее захолустье, центр которого лежал в часе езды верхом от турецкого Клиса, не подавило дух протеста. Напротив! Взгляды Доминиса как раз и сложились в систему именно здесь, на развалинах старинного хорватского королевства. Отослав на заброшенную границу, курия тем самым вернула его на родную почву, где гений смог воспарить к звездам. Отношение к нему, нищета, повсеместное невежество, глупость и шпионство, которые он встретил здесь, явились последним толчком. Там, где любой другой сдался бы, Марк Антоний перешел в наступление, имевшее самые далекие последствия. Он разыскал оружие, правда заржавевшее, но все еще годное к употреблению. Этим оружием было право хорватского примаса. Уже самим своим назначением архиепископ Сплитский приобретал украшение к титулу, которому перестали придавать какое-либо значение. Курия и ее слуги в Далмации были ошеломлены, когда сей квазипримас начал на деле осуществлять свою власть. Исключительно трудоспособный и проницательный, он много писал, разрешал споры в соседних диоцезах, оделяя советами тамошних епископов, которые письма его пересылали в Рим, где в свою очередь их читали с изумлением. Примас Далмации и Хорватии… Как при королях хорватских?! Воспоминания страшили. Подозрения Ватикана разрешились гневом на ученого узурпатора по ту сторону Адриатического моря.
Однако бывший профессор не желал понимать, что его громкий титул – лишь увядший листок минувшего королевского лета. В ответ на предостережение и даже осужден ние со стороны архиепископа управляющий хварской епархией однажды обругал его в самом Сплите. Папа Павел V в очередной раз отверг его жалобу на Андреуччи. Когда Доминис попытался призвать к порядку ватиканского шпиона, который своим наглым и высокомерным поведением вводил в соблазн капитул и верующих в Трогире, тот отвечал ему оскорбительным письмом, уверенный в себе в своих связях. Папская канцелярия и орден иезуитов очень скоро получили проценты с его прерогатив примаса.
Укоризнами и выговорами, широко опираясь на доносы, курия недвусмысленно дала ему понять, кому принадлежит власть в церкви. И
В непрерывном конфликте с капитулом он нашел поддержку низшего духовенства; но оно не отличалось образованностью и было рассеяно по турецким рубежам. Аристократы и ускоки стремились к новому походу на Клис под знаменами Габсбургов, а он приобрел лишь сочувствие ремесленников и купцов, которые предпочитали жить да и торговать в мире; и это была слабая опора. Под возрастающим давлением Рима богом данными союзниками могли стать именно окрестные епископы, платившие одинаковые с ним налоги и управляемые издалека. Однако едва ли кого-нибудь из этих иностранцев всерьез беспокоил свой истинный престиж. Кардинальская элита в Ватикане презирала их, а они вымещали свои обиды на народе, чей язык даже не понимали. И весь этот униженный, исстрадавшийся мир находился в абсолютном подчинении у святого престола. Достоинство иерарха, достоинство человека… какая тому цена? Мистической силой обладал римский первосвященник. И тот, кто находил поддержку у церкви, сам становился в ряды избранных и всемогущих. А Доминис, с тех пор как на него легла тень папской опалы, в глазах «верных» превращался в восковую фигуру.
Как избежать смертельной угрозы? Откуда взять жизненные соки для своих видений? Что противопоставить князю церкви и феодалам в красных шляпах? Его собственная позиция определилась; теперь ему необходима помощь христианской Европы, измученной религиозными раздорами. Подобно прочим реформаторам своего времени, он принимал за основу евангелие, но заветы раннего христианства по-разному звучали в осмыслении физика и миротворца, гражданина мира и церковного прелата. В почти уничтоженном наследии предков Марка Антония привлекал родственный ему дух, которым он надеялся пробудить христиан. Пытаясь защититься от всеобщего господства церкви над душами, делами и имуществом верующих, он формулировал принципы децентрализации и равноправия общин, последовательно сокрушал мистические догматы, отделяя светскую власть от церковной; в атом Библия и старинные предания сослужили ему добрую службу. Разве в эпоху раннего христианства не развивались равноправные общины? Не является ли папство позднейшей выдумкой императоров? Разве не ясно сказал Христос, что церкви не принадлежит светская власть? В том-то и заключается существенное отличие Нового завета в сравнении с историей Моисея и девятью заповедями божьими, где человек свою свободу и свои права вручал небесному государю, определяющему все помыслы и дела людские. И когда Доминис с кафедры собора святого Дуйма ссылался на Киприана и общины первых христиан, он прежде всего призывал к миру и равенству, требовал, чтобы церковь занималась преимущественно вопросами морали. Мысль о том, что заветы раннего христианства сохранились, вдохновляла епископа в его сопротивлении папскому абсолютизму. Найдя опору в философии нового времени, но черпая вдохновение из старого морально-этического источника, он устоял на развалинах развалин, устоял в борьбе против своего капитула, чужеземца-суфрагана и святого ордена. И на этом постоянно угрожаемом рубеже вскоре родится книга, знаменующая собой освобождение от вихря свар и раздоров, от мистического раболепия.
Впервые объявление войны прозвучало с амвона собора святого Дуйма. Подозреваемый в еретических искажениях и лишаемый чести архиепископ защищался наиболее эффективным образом – перед верующими, чтившими Священное писание, опираясь на свидетельства евангелистов и апостолов, он доказывал, что римская схоластика сама искажает христианство. Разумеется, пограничную общину, существовавшую лишь благодаря незыблемой вере и легендам о святых мучениках, нельзя было сравнивать с падуанской аудиторией, где проходили академические дискуссии, поэтому и научные аргументы сейчас уступили место цитатам из Евангелия; точно так же впоследствии построит Доминис свою книгу «О церковном государстве». Творческая мысль ученого и гражданина пронизывает все его труды. Гениальный экспериментатор как бы подбирал метод, с помощью которого он добьется желаемого. Сызмалу соединялись в нем интуиция с жаждой опыта, мысль с действием. Книга для Марка Антония никогда не становилась утешением или компенсацией недостающего реального дела. Словом и делом противостоял он своим противникам и разного рода скептикам. Уже в его сплитских проповедях прозвучали основные мысли, позже получившие полное воплощение в десяти толстых книгах; никогда прежде не испытывал он более сильного желания выйти на арену истории.
Шансы на возможный решающий поворот возникли, Когда неистовый папа Павел V в 1606 году наложил интердикт на Венецианскую республику, которая, осуществляя свое суверенное право, осудила за уголовное преступление нескольких священнослужителей. Анафема папы, высказанная по адресу правительства католического государства, вновь раздула давний конфликт между церковной и светской властью. Венецианский Сенат во главе с отважным Сарпи защищал суверенитет и право Республики от посягательств наместника божьего на земле, который запретил венецианскому духовенству исполнять свои обязанности до тех пор, пока Сенат не уступит. Пришло время определиться, время, когда храбрецы выходят вперед, а осторожные подаются назад. Обруч, который Рим создавал вокруг Марка Антония, лопнул, и прерогативы примаса обрели наконец реальную силу на длинном побережье старой Хорватии.