Еретик
Шрифт:
Оплотом католичества в Далмации становится архиепископский дворец. Необычные гости появляются в нем, а горожане, которым ничего пока точно не известно, пребывают в смущении. Библиотека ученого превратилась в боевой штаб. Туда приносили депеши, оттуда посылали депеши, доверительные и важные. После длительного периода удушающей тишины Марк Антоний жадно ожидал подступающего с запада урагана. Он стал как бы осью, центральной точкой, вокруг которой вращались остальные; масштаб решений уносил его в заоблачные высоты. Епископы сохраняли сдержанность: они охотнее предпочли бы выждать в сторонке исход дуэли между Римом и Венецией. Однако исступленный Павел V не позволял: интердикт! Но и повеление
Солнце пало за Каштелами, как бы расплескав раскаленный металл по небесному своду. Огненные блики то здесь, то там мелькают в окнах верхнего этажа на южном фасаде перед Серебряными вратами. Досужие гуляки и часовые встревожено вглядываются в фиолетовый пурпур неба. Словно бы зарево на далеком западе… Не угасает, а становится ярче и ярче, разгораясь. Вот в лучах пламени верхушка высокой белой колокольни святого Дуйма. А в окнах архиепископского дворца, выходящих на потемневший восток, зажглись свечи и подслеповато мигают, пытаясь противостоять полыхающему закату.
Доминис вышел на балкон над встревоженным Перистилем, озаренным зловещим знамением на небе. Легкие жаждали глотка свежего воздуха с Марьяна, в то время как в душной комнате у него за спиной гости потягивали охлажденное в глубоких подвалах вино, все больше распаляясь от сказанного и выпитого. Со ступеней мавзолея ласково и загадочно улыбался ему египетский сфинкс. Это каменное изваяние вошло в жизнь архиепископа, точно неведомое и прирученное экзотическое животное. Когда ему не с кем было отвести душу, он гладил его, как вот сейчас, ибо тягостным для хозяина стало шумное сборище. Что ты сулишь мне, прорицатель? Жезл примаса? Как в стародавние времена… Королевский титул… Или крушение… Улыбаешься, змий фараонов, манишь своей улыбкой, а когда мы лишаемся головы, продолжаешь улыбаться, исполненный превосходства. Впрочем, ничего нового под лупой не происходит. Каждый визирь хочет стать султаном, каждый кардинал – папой, каждый князь – королем. Умножить собою число претендентов, а?… Добавить свой камешек к тысячелетней пирамиде. Может быть, повезет. Вспомнилась пьяная здравица королю Хорватии, с которой провожали его сюда римские друзья. Король Хорватии, ха, ха, ха/ А может быть, может быть, пьяная болтовня была знамением судьбы. А ты, хитрец, что ты скажешь? Ты мне так же ответишь? Улыбаешься, как улыбался людской суете в течение тысячелетий. Ветры пустыни смывали твою загадочную улыбку, тучи песка заносили тебя, но ты по-прежнему улыбался, а те, чьи алчные устремления к власти ты поддерживал, исчезли без следа в веренице династий.
Такова слава этого мира…
Жрецы и цари не создали ничего лучше пирамиды Хеопса. Надо раз и навсегда понять, чтовласть и насилие чужды устремлениям свободного духа. Попытайся разделить их, властолюбивый примас! Обуздай желание, толкающее тебя к вершинам единоличной власти! Ты, придворный змей, ты улыбаешься на рубеже зеленой долины в Сахары, твоя загадочная усмешка открывает путь завоевателям, но куда, куда?
Снизу ему махал рукой Иван – все в порядке. К черту, нет никакого порядка. Кругом ужасающая путаница, в которой никто никому не верит. Венецианский флот крейсирует вдоль далматинских берегов. А здесь, по Перистилю, в центре Сплита расхаживают копейщики, подозрительные ко всем, кто не носит их мундира. В миг раскола власть возлагает надежду только на воинскую силу, не отравленную теологической заразой.
Возле последней колонны аркад Доминис увидел доктора Альберти, который спорил с венецианским офицером. Звонкую итальянскую перепалку дополняла яростная жестикуляция. Фанатик хотел, чтобы щеголеватый воин зарубил себе
– Что же осталось от нашей автономии, высокопреосвященный? Мы – последняя из всех провинций, подчиненных этим наемникам!..
У сплитских аристократов были основания возмущаться. В момент, когда государству угрожала опасность, венецианский провидур пренебрег их автономией, авторитетом Большого совета, как будто они никогда прежде не играли никакой роли. И солдаты вовсе перестали обращать внимание на дворянские галуны и шпаги. Очевидно, вся Далмация была равна, считаясь в одинаковой степени потенциально опасной, когда этого требовала военная обстановка.
Провидур, ожидавший владыку на своем корабле, привез ему важное послание от Паоло Сарни. Архиепископ знал, с чем обращается к нему духовный вождь Сената. Церковные иерархи в светлейшей Республике были полны сомнений, и Марк Антоний мог бы существенно повлиять на их решения; потому-то сам провидур и встал на якорь в заливе, любезнейшим образом поджидая его, в то время как солдаты патрулировали вокруг архиепископского дворца.
– Tempora mutantur! [39] – воскликнул доктор Альберти вместо приветствия, появляясь теперь в дверях балкона.
– Будь здоров вовеки! – откликнулось несколько менее взбудораженных гостей. Хмельная компания, собравшаяся за трапезой архиепископа, никогда не испытывала особой охоты к переменам, которых, напротив, алкал автор «Страстей Господних».
– Проклятая провинция, – вторил Доминис своему гостю, – эти мерзкие развалины, где булькают каналы с мочой, всю ночь звенят цикады, а люди храпят в лужах…
39
Времена меняются! (лат.)
– Сплитская кафедра первая в Далмации… – долетел вдруг до его слуха знакомый голос.
Вот оно что, теперь, когда приходится брать на себя бремя ответственности, он принимает мою власть, жонглер.
– …теперь архиепископ тут хозяин, – спешил оторваться от опасного авангарда архидьякон, – и капитулу надлежит исполнять его заповеди.
Смотри-ка, признает, старая лиса!
– Ну да, – поддакивал каноник Петр, – наш Маркантун сам по себе решает, слава господу!
Доминис вернулся в библиотеку, где дым стоял коромыслом. Высказываться откровенно всегда было погибельно, ведь единому богу ведомо, кто окажется победителем завтра… Утвердившись вновь во главе своего большого стола, обычно занятого рукописями, а сейчас уставленного кувшинами с вином, он с отвращением наблюдал, как лицемерили гости. Конечно, они не столько любили святого отца, сколько монетки, которые приплывали к ним после крещений, венчаний, отпеваний, молебнов или панихид, и рвать с Римом им не хотелось. Пусть примас ведет их! Vivat! Такая их покладистость, сетовал про себя прелат, напоминает хлебный мякиш, расползающийся в пальцах;
– Дьявольское искушение! – завопил доктор Альберти, услыхав, что кто-то заговорил о церковных доходах. – Неужели алчность сокрушит веру?
За столом архиепископа он представлял аристократию, державшуюся в стороне от конфликта, подобно некоторым другим осмотрительным гражданам. Его наставник патер Игнаций куда-то загадочно исчез, должно быть отправился распространять папские прокламации, запрещенные венецианскими збирами; и вот теперь он один выступал здесь, возбужденно и резко, против корыстолюбивого духовенства: