Ермак
Шрифт:
«Ну вот, — подумал Ермак, — вот она и служба...»
— Сколько людей надобно? — спросил он посланца.
— Купцы Строгановы люди богатые, могут взять хоть бы и с тысячу!
— Столько на Дону не сыщется.
— Как не сыщется? Сказано: тут войско.
— По-московски — войско, а по-нашему — орда. В войске — вой, а в орде — все. Гожих — не много...
— Неуж не набрать?
— Набрать недолго, а кто воевать будет? Ты вон уж, набрал! Бога благодари, что они тебя крымцам не продали! Ладно! — сказал атаман. — Сиди покуда здесь. Я тебе казаков дам, чтобы кто тебя не
— А пораньше никак?
— Пораньше в монастыре служат. Прощай.
— Ну, что там? — спросил Черкас.
— Не конь за хомутом, а хомут за конем! Служба. Ты постереги тиуна, а я по городкам пройдусь. Много званых, да мало избранных...
— Да что за служба-то? — пытал Черкас. — Хороша ли?
— А у тебя другая есть? Послушаем, что купцы сулят.
— А чего ж ты, батька, сам не порасспросил?
— А затем, что порасспросил да поразгласил — вроде как от меня служба. Навроде как я людей на службу определяю. Нет, пущай тиун сам резоны свои выскажет. А мы с казаками послушаем.
«И верно! — подумал Черкас, глядя вслед ускакавшему Ермаку. — Ежели будет атаман про службу сказывать — от него служба! А как станет вместе с казаками слушать — от наемщика. А ну как служба казакам не по нраву станет или в погибель заведет, в неволю?»
— Сколь живу при нашем батьке, — сказал Черкас казакам, которые деловито собрались переносить шатер в безопасное место, — столь поражаюсь! Ох и голова!
— А чем тут от жизни оборонишься? — вздохнул Щербатый. — Толичко головой. На сильну-то руку враз топор найдется.
— Топор и голову сечет, — подмигнул Мамай.
— А ты не подставляйся! — засмеялся Щербатый. — На то и щука в море, чтоб карась не дремал! А за хорошим атаманом — как за каменной стеной!
Пять дней томился строгановский посланец в безвестии и страхе. Потому как жил он эти пять дней не в шатре, а в какой-то землянке-курене, выкопанной так хитро и укромно, что и в двух шагах ее было легко не заметить. Таясь и опасаясь жили в степи люди. И было с чего!
Тиун только диву давался да Богу молился, удивляясь, как это он не стал добычей рыскавших по степи многоразличных оружных людей. Проплывали по Камышенке увешанные по бортам щитами, с наставленными во все стороны пищалями струги, маячили по курганам всадники, иногда ветер доносил запах дыма. Облака пыли, вставшие у горизонта, выдавали не то табун, не то войско...
Двое казаков, которых оставил Ермак, видели и понимали все. Спали они по очереди и как-то по-волчьи — задремлет от усталости, склонит голову на грудь, через минуту встряхнется бодр и свеж, будто ночь на перине ночевал. Увидел разницу тиун между теми, кого он отыскал себе в оборону, и ермаковскими казаками. Куда девались гонор и спесь голутвенных? Теперь помалкивали. Вздумали было по первости что-то вякнуть в ответ на приказ Щербатого, но тут же напоролись на такой взгляд, что, как водой облитые петухи, покорно принялись носить коням траву и собирать кизяк для костра.
«Как я тут жив останусь, — леденея от страха, думал тиун. — Ведь это чудо, что в шатре-то, у всех на виду, посреди степи, меня татары или
Странность была и в том, что между собой ермаковские казаки говорили на каком-то чужом языке: не по-татарски и не по-черкасски! Может быть, это и была та знаменитая «отверница», на которой разговаривали старые коренные казаки? Тиун понимал только некоторые слова да общий смысл фраз. Речь была похожей на татарскую, и видно было, что это язык не воровской, а старый, неведомый.
На пятый день появился посланец от Ермака и велел скоро идти в Качалин-городок, где собирается казачий Круг. Тиуна вскинули в седло, а засобиравшимся голутвенным весело сказали:
— А вы куды?
— На Круг! — робко проблеяли те.
— У вас, сермяжных, еще клетки от лаптей на пятках не отошли. На Круг они собрались! Нешто вы поверстанные?
— Может, и поверстанные! — попробовал сдерзить один из голутвенных.
— Какой станицы? Какого атамана? — спросил Черкас. — Но смотри, ежели соврал, к вечеру рыбам на корм пойдешь.
Голутвенные тихохонько поплелись было за казаками, но к ночи куда-то исчезли, а с ними и кони, и седла, что купил им по глупости тиун, когда нанимал на службу.
Казачий городок возник внезапно. Тиун устал считать овраги и повороты, как вдруг за одним из них легло открытое пространство, по которому вели мостки, и казаки запретили ступать с них в сторону. Тиуи понял, что справа и слева понарыты тайные «волчьи ямы». Шагнешь — и угодишь на кол, а может, на иную ловушку. А далее — как положено, по всем правилам военной науки: валы, стены, раскаты и пушки в прорубах частокола.
Внутри крепости не было городской тесноты и строений, все служебные постройки — кузни, навес с кожевенной сбруей — землянки вроде той, в которой жил тиун. Несколько изб и мазанок кольцом окружали широкую площадь, на которой стояла диковинная церковь.
При том, что она явно была православной, построенной по всем церковным правилам, дивила она тем, что более всего напоминала юрту, собранную из резных дубовых плах, поставленных торчком и обильно украшенных резными узорами. Купола церкви были маленькие, хитро набранные дранкой и торчали, как ежи, под деревянными осьмиконечными крестами.
Длинные коновязи перед большой атаманской избой были еще не уставлены конями. Но казаки подъезжали, подходили. Вязали злых, визгливых лошадей в строгом порядке и вбивали у крупа коня в землю высокую пику или бунчук.
Тиуна вели пешком, глаз ему не завязывали, и он видел, как от каждой землянки поднимались лежавшие на траве разномастно и вольно одетые люди.
Были они все в широких шароварах, заправленных либо в сапоги, либо в кожаные туфли-чирики. Все с расхристанными воротниками, где на широкой груди висел медный крест. Одетые серо и бедно, но увешанные оружием. Огнебойное оружие стояло в козлах, укрытое рядном, было в руках и за спинами казаков. Из зарукавья и голенищ сапог торчали рукояти ножей, у большинства к поясу был приторочен навязень, а за спиной или на боку — колчан со стрелами или болтами. И хоть у каждого была пищаль, почти за каждой спиною или на боку висел либо лук-сагайда, либо арбалет.