Ермак
Шрифт:
— Как звать?
— Андрей Чохов.
— Добрую, знать, пушку льешь?
Литец усмехнулся, перебрал пальцами мягкую золотую бороденку.
— Как не добрую! — отозвался он. — Сколько старания пошло! Моя бы воля, я такую армату сотворил, что всем диво-дивное…
Полуголые литцы, — крепыши, перемазанные сажей, — озабоченно следили за желобами, по которым струился расплавленный металл.
Мастер покрикивал:
— Не замай, гляди в оба! Не перелить медь…
Кольцо
— Веселая работенка! — вырвалось у него.
— Куда веселее! — отозвался работный в прожженном кожанном фартуке, с зелено-бледным лицом. — И за угар, и за пережог дров пеню вноси, а то снимай портки и под плети!
Андрей Чохов нахмурился.
— Ну-ну, Власий, смолчал бы, бога ради. Всякое бывает, — сдержанно подтвердил он. — Наше дело холопье… Сколько души не вкладывай, одна почесть… И огрехи, конечно, бывают… — Мастер вдруг озлился: — Сколько раз тебе, Влас, толкую — не болтай, и плетей будет помене!
Он замолк и отвлекся на литье.
Скоро ослепительный свет стал гаснуть, померкли сияющие звездочки на раскаленной поверхности, и металл приобрел ровный вишневый цвет. Лицо Чохова, озаренное отсветом стынушего металла, порозовело.
Внезапно мастер подошел к Иванке и спросил:
— Из приказных?
— Куда мне в приказные, не с моей душой сидеть в мурье, — смеясь ответил Кольцо. — Казаки мы. Из Сибири прибыли!..
Мастер на мгновение онемел, в изумлении разглядывая атамана.
— Так вот ты какой! — восхищенно сказал он. — А Ермак Тимофеевич?
— Он посильнее меня, да разудалее. И ума-палата! — Для пущего веса последних слов Кольцо нахмурил брови.
— Ах ты, какой ноне праздник у нас! — вскрикнул Чохов. — Литцы, вот они — сибирцы!..
Со всех углов литейного амбара сошлись работные и окружили казаков.
— Любо нам, молодцы, увидеть вас! — искренне признался корявый литец, с обоженной клочковатой бороденкой. — Спасибо, — не погнушались, заехали.
— Погоди! — перебил Чохов и бросился в угол, гда стояла укладка. Он распахнул ее и вынул что-то обернутое в ряднину. Бережно развернул холст, и в руках его оказалась превосходной работы пищаль. Чохов повернул ее так, что блеснули золотые насечки. Влюбленными глазами мастер обласкал оружие, встряхнул головой и решительно протянул пищаль атаману. — Возьми и передай от нас Ермаку Тимофеевичу. Бери, бери…
Иванко бережно рассматривал дар, глаза его заволокло туманом… Литец продолжал:
— Скажи ему, что робим мы одно с вами дело. И то, что добыли казаки, во веки веков в память ляжет.
Слова мастера работные встретили одобрительным гулом.
— По Москве у нас гудошники ужотка песни поют про сибирцев… — гулким басом сказал один из них.
Кольцо прижал пищаль к груди, поклонился низко и сказал в ответ только одно слово: «Спасибо». Больше сказать ничего он не мог — такое глубокое волнение охватило его.
Во дворе оружничий оповестил казаков:
— Наказано великим государем везти вас на поле и показать пушечную стрельбу. В Кремле поджидают вас.
— Айда-те! — скомандовал Иванко и ввалился в сани.
Казаки подоспели во-время. Из Кремля показался длинный поезд из крытых боярских возков, обделанных тиснеными кожами. Впереди рядами выступали несколько тысяч пищальников в алых кафтанах. У каждого на левом плече длинная пищаль, а в правой руке-фитиль. Среди бояр на белоснежном жеребце ехал царь, облаченный в парадные одежды. Голову царя покрывала бобровая шапка, красный верх которой был расшит жемчугом и самоцветами. Толпы народа теснились вдоль улицы. Глашатаи на рысистых конях, с бичами в руках, расчищали проезд.
Иван Васильевич кланялся народу, который жался к заборам, лепился на крышах, воротах и выглядывал из калиток.
Лихой окольничий на рыжем коне, завидя казаков, пристроил их к боярам. Через Москву двигались медленно. Зимнее солнце то вспыхивало пожаром на слюдяных окнах, то искрилось синеватыми огоньками на алебардах, кольчугах и шлемах.
Вот и широкое ровное поле, сверкающее снежной парчой, опоясанное вдали темным ельником. Впереди темнели высокие деревянные срубы, набитые доверху землей и камнями. У края поля тянулись невысокие подмостки, перед которыми наставлены ледяные глыбы.
Царь взобрался на возвышение, уселся в кресло. Пищальники той порой заняли высокие подмостки. Грозный взмахнул платком, и разом заныли пули. От льда полетели со звоном осколки. Пороховой дым потянулся над полем.
Пищальники стреляли метко и дружно.
Кольцо не устоял на месте. Ему самому хотелось показать сноровку. Видя довольное, разрумяненное морозом, лицо царя, он смело подошел к возвышению и поклонился Ивану Васильевичу:
— Дозволь, батюшка государь, и мне показать удаль?
Царь благосклонно кивнул головой. Казак легко взбежал на подмостки и, припав на колени, с хода стрельнул из пищали по ледяной глыбе. Синие искорки брызнули из под пули, глыба раскололась звонко и, сверкнув зелеными гранями, распалась на кусочки.
Грозный улыбнулся и сказал окольничему:
— Добрый стрелок. Вон кол вбит, пусть шапку накинут…
Только шапка замаячила вдали, Кольцо вскинул пищаль и стрельнул по цели. Подбежал стрелецкий голова и крякнул от одобрения:
— В самый лоб. Молодчага!