Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа
Шрифт:
К сожалению, 1954 год лишь ухудшил положение. Уже значительно ослабленный двойной авиааварией в Африке, Эрнест получил 28 октября Нобелевскую премию по литературе «за выдающееся стилистическое овладение искусством современного повествования, в очередной раз продемонстрированное в «Старике и море» […], а также за восхищение теми, кто ведет праведную борьбу в этом мире насилия и смерти». Нет сомнения, польщенный этой наградой, Эрнест, однако, не испытал особого энтузиазма по поводу этой «шведской фантазии». Напротив, он забеспокоился. Он забеспокоился о влиянии, которое она будет иметь на его спокойствие и его работу, потому что, по его словам, «ни один из ублюдков, получивших Нобелевскую премию, больше не написал ничего пригодного для чтения […] Эта премия – это проститутка, которая может соблазнить и заразить дурной болезнью. Я знал, что рано или поздно и я получу ее, а она получит меня. А вы знаете, кто она, эта блудница по имени слава? Маленькая сестра смерти» [83] . На самом деле, постоянно тревожимый журналистами, которые в буквальном смысле взяли в осаду Финку, Эрнест больше не опубликует ни одной большой работы в своей жизни, и ему будет все труднее и труднее писать. Постоянно прерываемый телефонными звонками, просьбами об интервью, «сумасшедшими» и «занудами всех видов», Хемингуэй не мог обрести концентрацию, необходимую для литературной работы. «В настоящее время, – говорил он, – я устал от самого себя, от ответов на вопросы, от фотографов, от заявлений. Я не хочу больше слышать разговоры о себе, я хочу, чтобы мне дали писать, как я это делал до того, как это все произошло». Ссылаясь на свое здоровье, Эрнест отказался даже поехать в Стокгольм на получение Нобелевской премии, и его речь прочитал посол США, и она заканчивалась следующими словами: «Я уже наговорил слишком много. Все, что писатель имеет сказать людям, он должен не говорить, а писать».
83
Papa Hemingway. P.XII.
В Финке, несмотря на усилия Мэри по сохранению спокойствия, необходимого для работы Эрнеста, жизнь стала невозможной. Она была «все еще приятной, когда нас оставляли в покое, – сожалел Эрнест, – и мы всегда возвращались сюда. Это – наш дом. А из своего дома не убегают. Его защишают» [84] .
Но защита Эрнеста становилась все слабее, и его депрессия, несмотря на некоторые облегчения, становилась все сильнее. В 1956 году его здоровье еще ухудшилось, и он был вынужден следовать диете, которая резко ограничила его питание и выпивки, плюс ему запретили секс. В этих условиях жизнь могла быть только «усыпляющей». Несмотря на несколько поездок во Францию и Испанию, ничего не происходило, и аппетит к жизни у Эрнеста постепенно исчезал, а разочарования накапливались, особенно во время съемок фильма «Старик и море» и неудачного сезона рыбной ловли 1957 года, что лишило его последних удовольствий. Кроме того, Хемингуэй хотел бы продолжать работать, но писать становилось труднее и труднее. Ему снова что-то мешало: та же Куба, например.
84
Look. Septembre 1956. Цитируется по «Hemingway `a Cuba». Р.116.
Хоть он первоначально и с радостью встретил революцию Кастро, избавившую остров от диктатуры Батисты, руководящие принципы нового правительства оставили горькое послевкусие у Хемингуэя. Не будучи ни коммунистом, ни сторонником Кастро, Эрнест возлагал большие надежды на эту «честную» революцию, но полицейский режим, к которому все пришло, разочаровал его. «Кастро не особенно меня трогает, – говорил он, имея в виду дипломатический конфликт между Кубой и Соединенными Штатами. – Для них я хорошая реклама, может, поэтому они меня не трогают и позволяют мне остаться жить здесь, но я прежде всего американец, и я не могу оставаться здесь, когда всех американцев изгнали и мою страну поносят» [85] . Возможно, он переживал из-за давления ФБР, которое вполне могло заставить его страдать. Но разве не он участвовал в рыбацком соревновании с Кастро, не он целовал кубинский флаг и не он принимал у себя дома советского министра торговли? Однако, как определил это Жерар де Кортанз, его «солидарность с борьбой Кастро была чисто эмоциональной. Флаг, который он целовал, был, очевидно, не флагом Кастро, а флагом его друзей-рыбаков, людей из простого народа».
85
Papa Hemingway. P.304.
Но на самом деле Хемингуэй должен был выбрать чью-то сторону и покинуть Кубу. «Думаю, я знал, что все было кончено для меня еще той ночью, когда они убили Блэк Дога, – говорил он в 1960 году Хотчнеру, вспоминая то, что произошло три года назад. – Люди Батисты вломились сюда ночью, и бедный Блэк Дог, старый и полуслепой, пытался защитить дом, а солдат забил его до смерти прикладом винтовки. Бедный старый пес! Я тоскую по нему так же сильно, как тосковал по каждому другу, которого терял. А теперь я теряю дом – нет смысла врать себе, – я знаю, что мне придется оставить все и уехать. Можете себе представить значение этой потери. Все мое имущество – здесь. Мои книги, мои картины, мое рабочее место и мои воспоминания».
С 1958 года он жил на Кубе наездами, и приобретение нового жилья в Кетчуме (штат Айдахо), а также окончательный отъезд Эрнеста с Кубы в июле 1960 года погрузили его в самое страшное депрессивное состояние. Страдая от одиночества, скуки, бессонницы, паранойи, потери памяти, трудностей с речью, ночных кошмаров и острой мании преследования, Эрнест понимал, что у него имеет место «полный физический и нервный срыв». Все более и более раздражительный, он лишился своего драгоценного одиночества, необходимого для подзарядки, ведь он больше не ходил на охоту, а рыбачил крайне редко, и писал он лишь с величайшим трудом, но зато все чаще и чаще ссорился с Мэри. «Поверьте мне, Хотч, – признавался он своему другу в редких порывах слабости, – хоть я и делаю все возможное, чтобы казаться веселым, это все похоже на кошмар Кафки. Я стараюсь бодриться, как всегда, но мне тяжело. Я страшно устал и разбит душевно» [86] .
86
Ibid.
«Как вы думаете, что происходит с 62-летним человеком, когда он понимает, что никогда не сможет написать книги, которые хотел написать? Что он не сможет ничего добиться из того, что обещал сделать в прошлом».
Глава 9
Солнце садится за Кетчумом
Клиника Майо – ФБР – Аарон Хотчнер – Депрессия – Дробовик 12-го калибра – Екклесиаст
В МАЕ 1959 ГОДА Эрнест приобрел за 50 000 долларов огромное имение, лишенное особого шарма и расположенное в Кетчуме, Айдахо, рядом с горнолыжным курортом Сан-Вэлли (Солнечная долина). Вид на Остроконечные горы и река Биг-Вуд могли быть чудесным уголком, полным дичи и рыбы, но для него ничто не могло заменить Финку, раннее утро на Гольфстриме или атмосферу «Флоридиты», а также воспоминания, что накопились в течение всех этих лет.
Когда он обосновался там в июле 1960 года, Эрнест страдал от депрессии, значительно превышавшей его обычных «тараканов». Глубоко потрясенный тем, что его вынудили покинуть Кубу, ослабленный своим состоянием здоровья, Хемингуэй испытывал все большие трудности с работой. Редактура книги «Опасное лето» для журнала «Лайф» его истощила, и он медлил ставить финальную точку в своих воспоминаниях о Париже, но тем не менее уже за несколько недель до этого он уверял своего издателя, что все «исправлено и в форме» [87] . Эрнесту хотелось бы запереться в своем кабинете с семи утра до часу дня, но простейшие идеи не приходили к нему, он не мог найти слова и иногда жаловался в слезах Джорджу Савье, своему другу и лечащему врачу, что не может больше писать.
87
Письмо Чарльзу Скрибнеру. Финка. 6 июля 1960 года // Еrnest Hemingway. Lettres choisies. Р.1026.
Несмотря на все попытки жены вернуть ему волю к жизни, он не проявлял больше любопытства и энергии. «Он, такой открытый, такой буйный и рациональный, стал замкнутым, апатичным и иррациональным» [88] , – пожаловалась Мэри Хотчнеру. В самом деле, Эрнест постепенно отказывался видеть своих друзей, все меньше и меньше охотился и во второй половине дня, после работы, часами молчал, без всякого выражения глядя на пейзаж из окна своего дома. В дополнение к своей работе и своему здоровью Эрнест также был обеспокоен своей якобы бедностью, и эта паранойя проявлялась во все растущем беспокойстве. Убежденный в том, что за ним следят налоговые органы и ФБР, он отказывался вести личные разговоры по телефону в доме, в машине или в ресторане, опасаясь прослушивания. «Федералы» были везде, или, по крайней мере, ему так казалось, и вскоре даже самые близкие члены его окружения стали подозреваться в причастности к заговору с целью его арестовать. 30 ноября 1960 года, после того, как Мэри застала его с дробовиком в руке и с отсутствующим взглядом, Эрнест был принят в клинике Майо, в Миннесоте, под именем Джордж Савье, чтобы эта новость не просочилась в прессу. Под предлогом проведения серии тестов, чтобы понять причину его напряженности, Эрнест фактически был передан в психиатрическую службу, и та несколько недель лечила его электрошоком. Два месяца, что он провел в клинике, стали для него кошмаром: Эрнеста контролировали днем и ночью, его диета стала еще более жесткой, и контакты с внешним миром свелись к минимуму, по крайней мере, чтобы пресса не прознала про его заключение и не разнесла эту информацию по всей стране. Тем не менее Эрнест получал обширную корреспонденцию и даже сообщение от нового президента Соединенных Штатов Джона Фицджеральда Кеннеди, который пригласил его и его жену на церемонию инаугурации. В январе врачи, отмечая улучшение в его состоянии, позволили ему вернуться в Кетчум. Как и Мэри, они надеялись, что возвращение к работе даст Эрнесту заряд энергии. Таким образом, в конце января 1961 года Эрнест вернулся в знакомую среду и попытался вновь заняться написанием того, что еще не было книгой, – «Праздник, который всегда с тобой» [89] .
88
Hemingway et son univers. Р.199.
89
В 1956 году Хемингуэй нашел чемодан, который он оставил в подвале отеля «Ритц» в Париже много лет назад. В чемодане был блокнот, в котором он вел записки о своей жизни в Париже. Он обработал и переписал эти записки. Их он использовал во время работы над книгой «Опасное лето». А книга «Праздник, который всегда с тобой» была создана уже после смерти писателя из этих самых записок: материалы были опубликованы его четвертой женой и вдовой Мэри Уэлш в 1964 году. – Прим. пер.
Тем не менее его состояние ухудшалось с каждым днем: он больше не выходил, не принимал друзей, его мания преследования, связанная с ФБР, продолжала расти, его корреспонденция становилась все более непонятной, его сомнительная дикция и его память, поврежденная электрошоками, все чаще ему изменяли, что осложняло редактуру его парижских воспоминаний. «У меня есть все материалы, и я знаю, как их использовать, – говорил он Хотчнеру, – но у меня не получается переложить это на бумагу […] Я не могу закончить книгу. Я не могу! Я провожу целый день за рабочим столом, я весь день цепляюсь за стол, чтобы найти очень простую вещь, фразу, но у меня не получается. Совершенно не получается. Понимаете, я не могу […] Это замечательная книга, а я не могу ее закончить» [90] . Неспособность завершить это дело привела Эрнеста в глубочайшее мрачное отчаяние. И тот, кто в подобные литературные простои всегда находил выход в развлечениях, больше не мог охотиться и пить, не мог заниматься любовью, и это отсутствие половой жизни с каждым днем все больше давило на его отношения с Мэри, которые становились все более и более напряженными. Несмотря на все ее усилия, она вынуждена была ежедневно выносить выходки Эрнеста, который тоже мучился подобной ситуацией, однако не мог найти выход. «Мэри чудесна, – признавался он Хотчнеру. – Сегодня, как и всегда. Она была такой смелой и такой хорошей. Это единственное счастье, что у меня осталось. Я люблю ее. Я очень ее люблю […] Она знает, как мне плохо, и она страдает, пытаясь помочь мне. Бог свидетель, я хотел бы избавить ее от этого. Но что важно для мужчины? Важно оставаться здоровым. Хорошо работать. Есть и пить со своими друзьями. Заниматься любовью. У меня нет ничего этого. Вы понимаете, черт побери? Ничего» [91] .
90
Papa Hemingway. Р.355.
91
Ibid. Р.373.
Вскоре ситуация в Кетчуме стала невыносимой для Мэри, и она по чьему-то совету попыталась вновь поместить мужа в клинику Майо. Но на этот раз врачи потребовали еще и согласия Эрнеста, а тот, услышав об этом, бросился к своему ружью и попытался выстрелить себе в голову. Только вмешательство одного из его друзей помогло избежать самого худшего. Наконец Эрнест согласился вернуться в клинику или, по крайней мере, сделал вид, потому что во время перелета в Миннесоту он снова дважды постарался совершить самоубийство, пытаясь броситься на пропеллеры, но у него не получилось. 25 апреля 1961 года Хемингуэй оказался за стенами клиники Майо, а в мае его подвергли новой серии электрошоков, что совершенно уничтожило последний остававшийся у него «капитал» – его память.