Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа
Шрифт:
Хемингуэй часто возвращался в Париж на протяжении всей своей жизни, особенно во время Второй мировой войны, где, как гласит легенда, он освобождал «Ритц». Там в конце 1940-х годов он собрал две дорожные сумки, полные заметок, чтобы потом использовать их для работы над книгой «Праздник, который всегда с тобой». Во введении к ней он скажет: «Если читатель пожелает, он может считать эту книгу беллетристикой. Но ведь и беллетристическое произведение может пролить какой-то свет на то, о чем пишут, как о реальных фактах». Написанная в основном на Кубе, эта книга отражает состояние возбуждения, в котором пребывал тогда Хемингуэй. Нужно было любить, видеть, чувствовать, пробовать, открывать, работать и писать, становиться, наконец, мужчиной, и он чувствовал призвание к этому. И Париж для Хемингуэя навсегда остался городом, где он стал писателем, городом, где бедность уступила место удаче, где чистота юности и любовь вдруг испытали на себе жесткий и неожиданный шок от успеха. «Таким был Париж, – читаем в последних строках книги «Праздник, который всегда с тобой», – в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы».
«Какое наслаждение быть одному в море, какое наслаждение во внезапном появлении неизвестной рыбы, в ее жизни и смерти, которую она проживает за час для тебя, когда твоя сила сливается с ее силой, и какое удовлетворение получаешь, победив это существо, правящее морем».
Глава 4
«Ки-Уэст: рыбы и люди»
Полина Пфайффер – «Неряха Джо» – Чарльз Томпсон – «На голубой воде» – «Пилар» – Марлины и рыба-меч – Иметь и не иметь – Марта Геллхорн
ХЕМИНГУЭЙ, чувствовавший какое-то время желание вернуться домой и оставить парижскую литературную среду, открыл для себя Ки-Уэст в 1928 году благодаря своему другу Джону Дос Пассосу. После пребывания во Франции Эрнест всегда будет держаться подальше от больших городов, равно как и от мира литераторов, всегда склонного к слухам и ссорам всех видов. Ки-Уэст, этот «Сен-Тропе для бедных», просто не мог ему не понравиться. В то время эта цепочка островов, расположенных в южной оконечности полуострова Флорида, не была еще соединена с материком с помощью большого моста, стоящего сегодня. Главный остров имел в длину всего семь километров и был ближе к Кубе, чем к материку, и это тоже не могло не привлекать Эрнеста. И все потому, что хоть его французское изгнание и закончилось, хоть Хемингуэй, без всякого сомнения, и был американским автором, но для него каждый писатель все равно оставался «вечным иностранцем».
Послевоенный Ки-Уэст пережил резкое сокращение населения, и там осталось не больше 10 000 жителей – эдакая эклектическая смесь праздных богачей, кубинских миллиардеров, проституток, рыбаков, ветеранов войны и бутлегеров. Соленый запах Гольфстрима, свежий воздух, манговые деревья, дома в колониальном стиле с разрушенными фасадами и атмосфера старой угольной гавани, казалось, представляли собой для Эрнеста идеальное место для жизни и писательства. Хемингуэй провел там несколько недель и начал работать над рукописью романа «Прощай, оружие», а потом вернулся в Канзас-Сити, где Полина родила ему 27 июня сына Патрика по прозвищу «Мышонок» (Mousie). Осенью Эрнест и Полина поселились у Пфайфферов, в Пигготте (штат Арканзас), где Хемингуэй проводил больше времени на охоте на перепелов, чем в общении с семьей. Ему не хватало Ки-Уэста и Европы, и отцовство, похоже, уже начало его напрягать.
Тем не менее другое событие держало его подальше от своей недавней второй родины. У Хемингуэев жизнь и смерть – это две вещи, тесно связанные между собой, и через несколько месяцев после рождения второго сына Эрнест узнал из телеграммы, что 6 декабря 1928 года доктор Кларенс Хемингуэй застрелился из «Смит & Вессона» своего отца. Эрнест срочно вернулся в Оук-Парк, занялся похоронами и взял в свои руки управление имуществом, что было затруднено многочисленными долгами отца.
Эрнест имел долгую и весьма сложную взаимосвязь с самоубийствами. Его дед по отцовской линии совершил неудачную попытку; отец Хедли, его первой жены, убил себя, когда ей было 14 лет, и вот теперь его собственный отец только что совершил этот роковой поступок. Чувства Эрнеста по поводу этого события, как минимум, противоречивы. «Что достает меня больше всего, так это то, что мой отец был единственным человеком, к которому я был действительно привязан», – написал он Максвеллу Перкинсу, своему другу и редактору в издательстве «Скрибнер». Хотя его мать, братья и сестры все еще были живы, и хотя он сам уже был отцом двух мальчиков, детство, так или иначе, закончилось именно сейчас. Затем появились гнев и разочарование трусостью этого поступка, который Эрнест первоначально счел глубоко эгоистичным, и лишь потом появилось понимание и даже некое восхищение. «Я впервые понял, что люди могут совершить самоубийство просто потому, что перед ними накопилось слишком много того, что они не могут решить», – говорил он Гертруде Стайн. Тема самоубийства проходит через все творчество Хемингуэя, и мы находим следы его в большинстве его книг. Из тех, где внимательно отслеживался уход его отца, можно отметить «Прощай, оружие», «Смерть после полудня» и «Иметь и не иметь», где рассказчик странным образом восхваляет достоинства «Кольта» и «Смит & Вессона» – «этих восхитительных американских инструментов, занимающих так мало места, но с таким гарантированным эффектом и так идеально подходящих для того, чтобы поставить точку, когда американская мечта превратилась в кошмар». Еще больше беспокойства внушает пророческое письмо, которое он написал в сентябре 1936 года Арчибальду Маклишу: «Я очень люблю жизнь. Я люблю ее так сильно, что испытал бы отвращение, если бы мне нужно было убить себя. Возможно, это произойдет достаточно скоро, но я устрою все так, что это не окажет плохого влияния на моих детей». Испанская война была близко, и, возможно, Эрнест уже задумывался об исходе столь же печальном, сколь и почетном.
В январе Эрнест приехал в Ки-Уэст, где он закончил рукопись книги «Прощай, оружие» – в перерыве между двумя рыбалками. Дос Пассос и Макс Перкинс сочли ее восхитительной, и «Скрибнер’с Мэгэзин» предложил ему значительную сумму в 16 000 долларов за публикацию романа в виде фельетонов. Хемингуэй остался во Флориде до апреля, а потом отплыл с семьей во Францию, где они планировали провести 1929 год. В Париже Эрнест без особого удовольствия вновь оказался в литературном мире, который так раздражал его раньше. Боб МакЭлмон, его старый друг, пустил по городу неприятный и в равной степени фантастический слух о якобы гомосексуальности Эрнеста и Полины. В то время Хемингуэй уже считал его «сукиным сыном с мозгом, похожим на вросший ноготь», а теперь тот рисковал хорошей взбучкой, которую Эрнест с удовольствием устроил бы ему лично. Писатель обвинял свою бывшую наставницу Гертруду Стайн в том, что она лишилась всего своего «здравого смысла лесбиянки» из-за менопаузы; упрекал Фицджеральда в том, что тот недостаточно поработал над рукописью романа «Ночь нежна». Любой негативный отзыв на работу Эрнеста вообще рисковал встретить резкую отповедь в самом жестком «мужском» стиле. Хемингуэй, утвердившись в осознании своего таланта после отзывов на книгу «Прощай, оружие», становившихся с каждым днем все позитивнее, обнаружил некоторые признаки мании величия и новой агрессивности.
Несмотря на лето, проведенное в Испании, и на несколько недель на лыжах в швейцарских Альпах с женой и Дос Пассосом, Хемингуэй не мог больше найти в Европе той энергии, которая так нравилась ему раньше. В начале февраля 1930 года он уже снова в Ки-Уэсте. Хемингуэи там поселились в большом здании в колониальном стиле, практически заброшенном, по адресу Уайтхед-Стрит 907, который предложил им дядя Полины. Полина обставила его антикварной мебелью, привезенной из Испании. Время тесных парижских апартаментов, где Эрнест жил с Хедли, безусловно, закончилось. В этом месте Хемингуэй часто посещал «маленьких людей», рыбаков и контрабандистов, а также богатых наследников типа Чарльза Томпсона, который станет его лучшим другом и компаньоном по охоте и рыбалке. Эрнест также воспользовался этим, чтобы внедрить новый метод работы. Он теперь вставал рано, перечитывал страницы, написанные накануне, находил ошибки, изменял кое-где слова, а потом писал до полудня, иногда даже дольше, стоя, как на ринге, потому что, как он говорил, «кто сможет продержаться десять раундов, сидя на заднице?» В это время – ни капли алкоголя. Для этого нужно было ждать полудня, когда он часто шел плавать или ловить рыбу с Томпсоном. Когда ему не хватало охоты, он тренировался на голубях из глины или стрелял зуйков, которых было так много на побережье и которые, наряду с рыбой, составляли большую часть его рациона. По вечерам он с образцовой регулярностью приземлялся в баре «Неряха Джо» на Грин-стрит, который держал бывший контрабандист Джо Рассел. Он любил сидеть в этом баре под лопастями вентилятора, заказать ром с содовой и слушать невероятные рассказы контрабандистов, рыбаков, богатых кубинцев и яхтсменов, составлявших большую часть клиентуры. Хемингуэю так нравилось находиться в этой атмосфере, что он решил инвестировать деньги в предприятие и стал «молчаливым партнером». «Игровой зал находился сзади, и с него-то мы и получали наши реальные прибыли. Но было трудно найти хороших умельцев в игре в кости, потому что, если они оказывались хороши до такой степени, что вы сами не могли отдать себе в этом отчет, то они, в конечном итоге, облапошивали вас. Что было важным в работе любого игрового зала, в том числе и нашего, так это защита от полиции. Мы потратили 7500 долларов, чтобы избрать шерифа, который на второй год […] потребовал, чтобы мы ушли. В результате мы вынуждены были уйти его» [24] .
24
Papa Hemingway. Р.204.
Но настоящим открытием для Хемингуэя стало нечто совершенно иное. Когда он в первый раз услышал про марлинов и рыбу-меч, которыми кишели воды Гольфстрима, Эрнест, до сих пор ловивший только форель, почувствовал, что только что нашел себе новое увлечение. За 10 долларов в день он выходил на борту «Аниты» с Джо Расселом и Карлосом Гутьерресом, «лучшим ловцом марлина и меч-рыбы на Кубе». С ними Эрнест познал великое искусство большой рыбалки, когда «море в точности похоже на то, каким оно было до того, как появились люди» [25] . Хемингуэй быстро проникся настоящим обожанием к этим огромным рыбам, странным и диким, неописуемой красоты «существам, которых вы никогда не сможете увидеть иначе, чем пытаясь поймать их, и с которыми вы вдруг оказываетесь так тесно связаны». Все было словно специально подобрано для того, чтобы большая рыбалка ему понравилась: одиночество, солнце, подвиг, сила, опасность и особенно борьба, потому что, помимо спортивного интереса (а он аккуратно взвешивал выловленную рыбу, как и слова, которые писал каждый день), Эрнесту больше всего нравилась именно борьба с этими животными. «Какое наслаждение быть одному в море, – написал он в книге «На голубой воде», – какое наслаждение во внезапном появлении неизвестной рыбы, в ее жизни и смерти, которую она проживает за час для тебя, когда твоя сила сливается с ее силой, и какое удовлетворение получаешь, победив это существо, правящее морем». В открытом море Эрнест чувствовал близость с профессиональными рыбаками, которых он встречал в порту, с этими «героями, которые каждый день ведут неопределенный и безропотный бой за выживание». Неопределенный – потому что никто не знает, что он вытащит, забрасывая свой крючок; безропотный – потому что акулы всегда рядом, как постоянная угроза, и они готовы растерзать рыбу, прикрепленную к лодке, ибо она слишком тяжела, чтобы быть поднятой на борт.
25
Sur l’eau bleue // Hemingway. Nouvelles completes. Gallimard, 1999. Р.685.
По возвращении из своего африканского сафари в 1934 году Хемингуэй построил себе «Пилар» – 12-метровую лодку, которую он заказал на верфи в Бруклине (Нью-Йорк). За весьма немалую сумму в 7500 долларов Эрнест подарил себе эту роскошную драгоценность, созданную по последнему слову техники, с автономностью в 700 километров и максимальной скоростью до 16 узлов, что позволяло покрыть расстояние от Ки-Уэст до Кубы и Бимини, что на Багамах. «Пилар» станет для Хемингуэя его второй родиной. Он будет проводить там целые дни, иногда недели, ловя рыбу, читая и записывая свои впечатления. Лодка станет для него еще и идеальным убежищем для любовных интрижек, особенно с Джейн Мейсон, прототипом Марго Макомбер из его рассказа «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера», а также с Мартой Геллхорн, своей будущей женой.