Эротизм без границ
Шрифт:
<19 апреля 1909 г.>. Умань.
«Навьи чары»… читали… [746] наслаждались… изумлялись… поражались… Ничего не поняли… Сокрушались своему неведенью…
Прочли «Мелкий бес»… Понравилось… Все поняли… Пережили… Перечувствовали…
«Навьи чары» недоступны нашему пониманию… Находимся в ужасе… Сидим с бледными лицами, горящими глазами, скрежещем зубами в ожидании объяснения «Навьих чар».
Черные тени смотрят в окна своими выпукло-зелеными глазами, машут грустными крыльями, проникают в комнату, прячутся в углах, и ночью при лунном свете крадутся, шепчутся, тянутся к нам… [747]
Бледные мальчики своими прозрачными личиками смотрят с упреком, тихо шевеля губами, как будто просят разгадать… [748]
Душно… тяжело… ужасно… Мы не можем разгадать тайны «Навьих чар»… Что в них скрывается, что в них таится глубокое мистическое, нам не понять.
Избавьте от муки!.. Прострите влажные руки!.. Успокойте сердец наших жар… Потушите пламенный пожар… Приемля узывность нашу в дар… <нрзб.> тревожные женские душиОтвечайте.
746
Роман Сологуба «Творимая легенда» под названием «Навьи чары» впервые был опубликован в Литературно-художественном альманахе издательства «Шиповник»: Кн. III (СПб., 1907. С. 189–305); Кн. 7 (СПб., 1908. С. 155–242), Кн. 10 (СПб., 1909. С. 115–272).
747
Ср.:
«Тени колышутся, толпятся в углах, шевелятся за киотом и лепечут что-то тайное. Безнадежная тоска в их лепете, неизъяснимая грусть в их медленно-зыбких колыханиях. Мать встает, бледная, с широкими, странными глазами, и колеблется на ослабевших ногах. Тихо идет она к Володе. Тени обступают ее, мягко шуршат за ее спиною, ползут у ее ног, падают, легкие, как паутина, к ней на плечи и, заглядывая в ее широкие глаза, лепечут непонятное».
748
Имеются в виду «тихие мальчики», живущие в усадьбе
«Тихо подбежал бледный мальчик. Быстро глянул на сестер ясными, но слишком спокойными, словно неживыми глазами. Елисавете показался странным склад его бледных губ. Какое-то неподвижно-скорбное выражение таилось в уголках его губ».
1911 г. Б. м.
Мы потеряли «счет неделям твоей преступной красоты». Мы забывали все, «когда твое лицо в его простой оправе» [749] стояло на нашем столе. Нас двое, и… мы любим тебя за то, что в глазах твоих горит любовь, в речах твоих (разве стихи твои не речи?) такая нега. Дай нам «упиться, дай насладиться жизнью земной вместе с тобой!». Хотя нет, это невозможно, потому что «много верст далеких разделяет нас». А что мы любим — верь. Мы любим тебя за то, что ты поешь любовь и страсть и утонченное наслаждение. Если б мы могли видеть тебя, въявь слушать твои слова и почувствовать хоть раз, один только раз, что ты около, что ты не глух к мольбам любви.
«Ничто пространство нам и годы», — это твои годы, т. к. мы очень молоды, и мы любим жизнь, и хотим все сжечь на алтаре любви. О, дорогой, образ твой стоит в наших глазах, он не дает покоя. Он манит, он зовет обещаниями Дивных наслаждений. Ах, если бы ты мог понять, что значит желать любви, и любви не ординарной, а твоей любви, любви, «какой никогда не бывало, какой никогда не бывает» [750] . Прощай, милый, ласковый мучитель! Певец любви как сон, — прощай!
749
Неточная цитата из стихотворения А. Блока «О доблестях, о подвигах, о славе…» (30 декабря 1908 г.).
750
Неточная цитата из стихотворения З. Гиппиус «Песня» («Окно мое высоко над землею…», 1893 г.).
<21 марта 1912 г.>. Б. м.
У меня просьба к Вам, Федор Кузьмич. Я хочу заработать денег. Я молода, интеллигентна, и я не умираю от голода, но мне нужны деньги. Мне нужны цветы. Понимаете? Живые цветы. Но купить их я не могу. Подолгу останавливаться у цветочных витрин и с тоскою и болью смотреть… Но я хочу прикоснуться к ним, хочу их видеть на столе в своей комнате. Во сколько раз станет краше жизнь тогда. Дайте мне возможность заработать немного. Дайте какую-нибудь работу. Много огромной радости дадут мне цветы. — «Маленькие кусочки счастья, я хочу взять их от жизни». Дайте же —
12 апреля 1913 г. Петербург.
Вы уехали, закрылось небо, вокруг меня сомкнулась обычная жизнь, но в моей душе храм, и невидимо для всех совершается служение Божеству…
Не смейтесь надо мною, даже так иронически-хорошо, как Вы улыбались в последние минуты встречи: я католичка, а у католиков все прекрасное, глубоко задевающее душу, претворяется в религиозный культ.
Моя душа была разрушенная могила всех моих надежд и ожиданий, теперь в ней воскресает кто-то живой, снова светло озирается на жизнь, робко спрашивает: а что, если прежде была ошибка, если есть в жизни и правда, и красота, и высшая справедливость?.. Вы — творец не только прекрасных вымыслов, но и живых душ…
Должно быть, есть эта высшая справедливость: жизнь не дала мне того, чего я хотела, и я отвернулась от нее, ничего не хотела, что было в ней, — ни ее людей, ни ее чувств, ни ее впечатлений, ни ее пестрых зрелищ. Носила холодную, спокойно-тусклую личину обычности, а внутри было мертво. И вдруг она подарила мне то, чего я никогда не ждала, — встречу с Вами. Теперь светлый праздник в моей душе, рождается так много, и кажется, что я — могу, верится, что, если бы и не было возможностей творчества, они пробудились бы. О, если бы могла дольше жить эта вера, если бы не умертвили ее!..
Какое небывалое, нечаянное счастье — Ваше ласковое отношение, Ваша светлая улыбка, Ваш ясный, невиданно-умный взгляд… Вы, такой большой, прекрасный, взысканный успехом, признанием больших людей, Вы улыбались мне, как родной душе. Вы поверили, почувствовали, что моя душа давно озарена Вашим светом, что в ней есть часть от Вас… О Вас говорили мне все, кто приходил к Вам: «Он никогда не улыбается». А в моей душе ликующе пело: он мне улыбнулся!.. И я никому этого не сказала и никогда не скажу, чтобы это жило только во мне и для меня. Когда я впервые подошла к Вам с приветом, Вы как будто поверили мне на мгновение, но потом тотчас замкнулись и чуждо ушли от меня… А потом уже поверили так трогательно и красиво…
Все эти годы, когда жизнь больно ранила меня каждой встречей, каждым словом, каждым впечатлением и в долгие, одинокие ночи я читала Ваши прекрасные книги, от них приходила ко мне покорная примиренность: что же, пусть — говорила я себе, — что я, когда есть Большой, Прекрасный, Гениальный, и его также ранит жизнь… И Ваши книги давали мне силу уходить от жизни, гасить в себе несбывающиеся желания и устремляться к отвлеченному. Хотелось уйти в вневременное, внепространственное и раствориться в нем. Хотелось забыться в искании бодлеровского рая, только на это и можно было отдать силы, а их было так много…
Объятая Вами, покоренная Вами душа рвалась к Вам, но я знала, что Вы не любите осуществлений. Звучал в мыслях Ваш гордый ответ на просьбы Ваших биографов, Ваше мнение, что писатель все говорит в своих сочинениях… [751] Я боялась, что не найду в первую минуту нужных, верных слов, и мое обращение к Вам покажется Вам рожденным мелкими побуждениями. Я боялась, что мои обычные, бедные, человеческие слова как-нибудь неосторожно заденут Вашу прекрасную, изысканную, так глубоко скорбящую душу… Прекрасный, одинокий, легендарный, Вы жили для меня на недосягаемой высоте. И вот теперь вы с этой высоты ласково взглянули на меня, светло улыбнулись и приблизили меня к себе. На всю оставшуюся жизнь хватит для меня света того мгновения, когда вы дали мне прочитать стихи в Вашей книжечке… Я не могла ничего сказать, не было слов, моя обнаженная душа смотрела на Вас из моих глаз… Чего после этого еще ждать мне в жизни?.. Большего я уже не вынесла бы…
Вам не неприятны все эти мои слова? Быть может, я имею право сказать их Вам. Последние ласковые слова Христа были разбойнику: он заслужил их своею верою и своими страданиями…
Сегодня, просматривая святцы, увидела значение имен. Мое имя значит — факел. Пусть бы ему дано было сгореть до конца на торжестве, устроенном судьбою и людьми для Вас…
751
Сологуб неоднократно отказывался сообщить биографические сведения для печати. В «Книге о русских поэтах последнего десятилетия» (Под ред. М. Гофмана. СПб.; М., 1909) была помещена заметка Сологуба:
«Я с большим удовольствием исполнил бы всякую вашу просьбу, но это ваше желание не могу исполнить. Моя биография никому не нужна. Биография писателя должна идти только после основательного внимания критики и публики к его сочинениям. Пока этого нет».
752
В архиве Сологуба сохранилось 18 писем Е. Гонзаго-Павличинской к нему за 1913–1925 гг., ее переписка с Ан. Н. Чеботаревской за 1913–1915 гг. (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед хр. 192; Оп. 5. Ед. хр. 4, 86).
31 октября 1913 г. Минск.
Я видела Вас всего один раз. Я не говорила с Вами. Это было 4-го марта прошлого года [753] . Только вошла и посмотрела. И когда Вы посмотрели на меня своими проницательными глазами — мне стало жутко. На мгновенье остановилось сердце, и какая-то тяжесть заволокла душу. Я не могла говорить. То, что просилось уже много, много времени наружу, все то непонятно-светлое, что было связано с милым именем — Сологуб, все покрылось туманом новых чувств, когда я встретилась с Вашим взглядом. Все слова пропали; осталось только огромное чувство счастья от сознания Вашего присутствия. И это чувство не было замечено Вами, как вообще люди не замечают сразу глубины. И вот, с тех пор, я несусь с безумной мечтой о вас. Вы — неизменный спутник моих заоблачных мечтаний, Вы милый учитель моей жизни, примите от незнакомой поцелуй в губы. Вот все, что я могу Вам сказать пока. Если бы Вы разрешили мне хоть изредка приподнимать легкие завесы моей души, посвященные Вам, я бы считала себя неизмеримо счастливой. Знаю, что это несбыточно, а все же прошу, умоляю — два слова от Вас, можно ли мне иногда писать. Прощайте, светлая моя мечта — Сологуб
753
Речь идет о лекции Сологуба «Искусство наших дней», состоявшейся в Минске 4 марта 1913 г.
6 ноября 1913 г. Минск.
Как мне поблагодарить Вас, милый, милый, за ту бесконечную радость, которую Вы мне доставили своим коротеньким письмом. Как у меня забилось сердце, как задрожали руки, когда я читала слова, писанные Вами. Хотелось в тот же миг написать Вам все, все. Но я побоялась; быть может, я Вам помешаю, быть может, Вы будете недовольны моей поспешностью.
Вы просите написать о себе просто и откровенно. Да, я должна это сделать, не должна бояться слов, ведь я пишу Вам, Сологуб!
С чего же мне начать? С души, с тела? Мне 20 лет. Я молода, я должна хотеть жить и наслаждаться жизнью. А между тем этого нет. Когда исчезает зыбкое воспоминание о моей Светлой Мечте, о Вас, когда я вступаю в повседневную жизнь, я чувствую себя старой. И кажется, никакие силы, никакие красоты мира, не в состоянии задеть глубину моей души. Как-то скользит все по поверхности, как-то не затрагивает мою сущность, не проникая вглубь. И мне кажется, что это неизлечимая, безнадежная болезнь. Полгода тому назад я приписывала мое состояние тому, что живу в сонном городке Минске. И была мечта видеть красивые страны, новые, живые города, где нельзя ходить мимо жизни, а невольно она, эта жизнь, затянет тебя.
Я поехала летом путешествовать, избрала — в мечтах любимое — юг России. Крым, Черное море. Была я в царственно-прекрасной Ялте, в величаво-стройном Севастополе, в очаровательной Одессе. Была в заброшенных уголках — Симеизе, Алупке, Евпатории, Керчи, Феодосии и др. Не нашла того, чего искала душа моя: глубокой чистой красоты. <…> И не хочется мне никуда ездить и не хочется ничего видеть. Сильнее будет боль и сладостнее Мечта! Я не люблю людей, избегаю их, они чуждые и холодные. Я люблю свое собственное тело и не боюсь его [754] . Там, на юге, я, нагая, ложилась на песок, и Солнце, горячее Солнце меня ласкало. Любовалась смуглыми, тонкими руками, заходила в пенящуюся воду, и прятала она меня ласково. Был жгуч песок под ногами, и было жгуче Солнце над головой [755] .
Один есть у меня друг близкий и желанный — Ваш знакомый Ал. Яновский [756] .
Одна есть у меня Мечта — Вы, Сологуб. Научите меня жить, скажите, Светлый, что мне делать, «в поле моем не видно ни зги». И не говорите мне:
Сам я и беден и мал, Сам я смертельно устал, как помогу? [757]Вы можете, Вы должны, потому что Вы учитель жизни, и я повинуюсь Вам.
Я высока, тонка и бледна. Прямые, черные, очень длинные — краса моя — волосы. Продолговатые, большие, темные глаза [758] . Люди говорят, что они тоскливые, что они грустно-горячие. Люди говорят, что я уже жила много, много лет назад, что я Клеопатра, Саломея, восточная женщина. Но это говорят люди, и не верьте вы им, Сологуб, как не верю и я. Но приду к Вам когда-нибудь, и если Вы мне скажете — я поверю!
Простите меня, Светлая Мечта моя, Сологуб!
754
По-видимому, корреспондентка Сологуба отождествляет себя с героиней его рассказа
«С людьми Елене было тягостно — люди говорят неправду, льстят, волнуются, выражают свои чувства преувеличенным и неприятным способом. <…> Радостна была для Елены обнаженная красота ее нежного тела…»
755
«Читательница» пересказывает эпизод из романа «Творимая легенда»:
«Кончилось и купанье сестер. Вышли они обе сразу, и не сговариваясь, из отрадно-прохладной, глубинной воды на землю, в воздух, на земное подножие неба, к жарким лобзаниям тяжело и медленно вздымающегося Змия».
756
Алексей Михайлович Яновский — заведующий редакциями газет «Минский голос» и «Северо-западная копейка»; корреспондент газеты «Русское слово» в Минской губернии; занимался организацией лекции Сологуба «Искусство наших дней» в Минске.
757
Цитата из стихотворения Сологуба «В поле не видно ни зги…» (18 мая 1897 г.; впервые: Нива: Ежемесячные литературные приложения. 1897. № 7. С. 491).
758
«Читательница» явно сопоставляет себя с Лидией Ротштейн, героиней рассказа «Красногубая гостья» (1909):
«Лицо чрезвычайно бледное. Волосы черные. <…> Стройная, длинная, вся в изысканно-черном, она стояла так тихо и спокойно, как неживая».
16 ноября 1913 г. Москва, Гранатный, 14.
Мне хочется сказать вам несколько слов. Я не люблю своей жизни и только стихи утешают меня. За последние же два года источник огромной радости для меня — это Ваши стихи. За эту длительную радость я и хочу выразить Вам свою (Вам, конечно, ненужную) благодарность. Очень рада, что видела и слышала Вас на лекции 15-го ноября [759] . Хотела сказать Вам все лично, но не могла преодолеть чувства неловкости
759
15 ноября 1913 г. в Москве состоялась лекция Сологуба «Искусство наших дней».
<1913 г.>. Тифлис.
Было бы смешно начинать письмо к Вам обычным, трафаретным обращением «милостивый государь», «глубокоуважаемый» и т. п., было бы глупо обращаться к Вам так, к Вам, презирающему все эти скучные слова, к Вам, тоскующему в этой нелепой жизни, среди этих «скучных веселостей» стремящемуся к вечному покою.
Меня так же, как и Вас, «печаль заворожила» [760] , так же, как и Ваше, сердце мое «сказки просит и не хочет были» [761] ; томлюсь в объятиях жизни, так удивительно точно определенной Вами, этой «бабищи дебелой и румяной» [762] . Нахожу так же, как и Вы, что «есть блаженство одно: сном безгрешным забыться навсегда, — умереть» [763] . Вы не поверите, до чего обрадовал меня Ваш приезд сюда — живет себе человек в сухом, не любимом мною Петербурге, пишет изумительные, музыкальные, очаровательные стихи, совершенно в стороне от «бабищи румяной» таинственно и углубленно «деет чары», не подозревая того, что где-то в Тифлисе живет существо, до того гармонично слитое с его Сологубовым миросозерцанием, до того сроднившееся с ним, так понимающим его, ненавидящим «дебелую бабищу» и злого беспощадного дракона, стремящееся забыться «навсегда, — умереть».
И вот приезжает этот изумительный, очаровательный поэт [764] и случайно узнает, что в маленьком Тифлисе живет воплощенье его мечты, живет его бледная, лунная Лилит, его сказка, его мечта [765] .
Мой милый поэт, не будь сухим, обычным, корректным, поэтическим только на бумаге, не смейся надо мною, поверь, что я не психопатка, имя которым легион, откликнись на мою трогательную, нежную влюбленность в твою поэзию, напиши хотя бы два слова, напиши, трогает ли тебя глубина и искренность моего поклонения твоей поэзии. Однажды в одну из бессонных ночей у меня создалось стихотворение. Я его, конечно, посвятила тебе, вот оно —
Дыханье нежное весны. Неясные, но радостные сны, Предвестники всех сладостных утех, Ребенка резвый смех Мне чужды и страшны. Душе усталой милы и близки Лишь миги увяданья красоты. Печальной осени опавшие листы, Седая прядь, следы страданья — слезы, Стремящиеся к вечному покою грезы, Ребенка хилого угрюмый, бледный вид — Все о нездешнем тихо говорит. И все нездешнее, нетленное, святое, Зову к себе я, жаждущей покоя.Я буду бесконечно, бесконечно благодарна своему поэту, если он напишет искреннее мнение о моих стихах и если он вообще откликнется на это письмо, в награду за это обещаю сопутствовать ему всюду своей музыкальной, чуткой душой и вдохновлять его к созданию нежных, трогательных, гениальных стихов.
760
Цитата из стихотворения Сологуба «Меня печаль заворожила…» (28 июня 1900 г.; впервые: Новое дело. 1902. № 7. С. 58).
761
Цитата из стихотворения Сологуба «Ветер тучи носит…» (23 мая 1902 г.; впервые: Факелы. Кн. 1. СПб., 1906. С. 19).
762
Образ из «сказочки» Сологуба «Плененная смерть» (впервые: Живописное обозрение. 1898. № 42. 18 июля).
763
Цитата из стихотворения Сологуба «Для чего этой тленною жизнью болеть…» (24 апреля 1894 г.; впервые: Наблюдатель. 1896. № 8. С. 145).
764
В апреле 1913 г. Сологуб выступал в Тифлисе с лекцией «Искусство наших дней».
765
Лилит — в иудейской демонологии ночной злой дух, обычно женского пола, выступает в роли суккуба, который овладевает мужчинами против их воли; персонаж апокрифических сказаний, Эдемская дева, созданная Богом из глины первая жена Адама, отвергнутая им; в Библии упоминается как «ночное привидение» (Ис. 34, 14); у Сологуба, как правило, прекрасная («лунная») Лилит наделена чертами вечноженственного неземного начала, в отличие от грубой плотской Евы — например, образ Лилит в пьесе «Заложники жизни» (1912), в рассказе «Красногубая гостья» (1909) и др.
12 февраля 1914 г. Саратов.
Когда вернулась с лекции [766] , — положила Ваш цветок, Федор Кузьмич, в книгу, чтобы сохранился навсегда — я ведь верю, что в нем крохотная частица Вас. Вспоминала Ваши ответы и радовалась словам Вашим: «Когда придет время человеку найти путь, — возьмет его Бог за руку и поведет на этот путь». Кажется, так Вы сказали. Я поверила, что Вы верите. Достала (какие могла) два тома Ваших рассказов: 12 и 7-й [767] . Очаровалась «Опечаленной невестой» и «Очарованием печали». Великолепная «Белая собака» меня немножко укусила. А «Смерть по объявлению»… Говорю не преувеличивая, от нее почти заболела. Не могла уже ни читать, ни делать что-нибудь. Почти в какой-то тупик уперлась. Щемит сердце и в голове туман. Для чего вы пишете такое, Федор Кузьмич? Написано превосходно, но лучше, если бы совсем не было написано. На Вашем месте я бы этот рассказ и вообще подобные вещи принесла бы в жертву. Отказалась бы от наслаждения художественного во имя бодрости души. Такие ведь тяжести накладывает жизнь, что просто надорваться можно. Да ведь и надрываются. Ну, несколько дней не могла я приняться за книжки, которые нужно было скорее отдавать. Но расправилась, отошла душа концом «Красногубой гостьи». Т. е. собственно явление «Отрока» мне, простите, не понравилось в чисто художественном отношении, а вот прекрасно место, когда герой рассказа попал на крестины и увидел «младенца Николая», крохотного и красного, и вспомнил Младенца в яслях и «все, что было отвеяно холодным дыханием рассеянной светской жизни…». А ваши «Мудрые девы» дали такое что-то большое, светлое и радостное, что кланяюсь вам низко за «Мудрых дев». Написала на бумажке и кнопкой к стене приколола. Чтобы читать часто, часто эти слова: «На что же нам мудрость наша? Неужели мудрость наша над морем случайного бывания не может восставить светлого мира, созданного дерзающею волею нашею?» Я иногда вешаю на стену, что мне по душе. Иногда вдруг, без причины даже, сделается так нестерпимо, непереносно, и вот помогают некоторые слова. Некоторые слова просто чудеса делают. Спасибо Вам за лекцию, за цветок и за то настроение, которое у меня от Вас до сих пор сохранилось. Посылаю Вам книжку своих рассказов («Сказки» были помещены в «Русской мысли», остальное в московских и саратовских газетах). Мне очень бы хотелось знать Ваше мнение о рассказах. Только, пожалуйста, ничем не стесняйтесь и говорите все прямо. <…> Свои два вопроса я пока не задам, но буду считать за Вами маленький долг — когда мне захочется, Вы должны будете, согласно данному обещанию, ответить на эти два вопроса. Хорошо? Еще раз спасибо Вам за настроение.
766
Лекция Сологуба «Искусство наших дней» состоялась в Саратове 3 февраля 1914 г.
767
Речь идет об издании: Сологуб Ф.Собр. соч.: В 12 т. СПб.: Сирин, 1913.
768
София Ивановна Гржибовская (Гржибовская-Железняк; 1874-?) — писательница; первая публ.: «Русское богатство». 1898. № 12; печаталась в «Русской мысли» (1908. № 7 — рассказ «Сказки»), в московских газетах «Курьер», «Руль», «Современное слово», «Русские ведомости», в саратовских газетах «Приволжский край», «Саратовский вестник», «Саратовский листок»; выпустила сборник «Рассказы» (Саратов, 1910); в 1929 г. жила в Саратове (РНБ. Ф. 103. Ед. хр. 52).
<13 сентября 1915 г.>. Севастополь.
Я пишу Вам потому, что нет больше сил молчать, нет сил бороться с любовью. Вы моя первая единая и уж наверно последняя любовь. С 16 лет, т. е. с момента, когда я впервые познакомилась с Вами как с поэтом, я живу исключительно Вами. Вы и книги Ваши для меня единственные. Но я была девочкой, и я не знала, что для любви нет преград. Я знала только то, что Вы далеко и что мне не быть с Вами. Я даже не представляла Вас реально, Вы были моей мечтой, Вы не могли быть человеком. Я жила моей мечтой, стихами и романами, пока не пришел кто-то живой, не нужный мне. Захотел и взял меня. Но и став женой того, ненужного, я только больше ушла в мою мечту. Но случилось то, что должно было случиться: я увидела Вас. Вы читали лекцию в Тифлисе, где я жила в то время. Я долго колебалась перед тем, как пойти, я боялась, что реальный образ убьет мечту. Но наступил для меня момент страшный и радостный: мечта стала реальностью. И я поняла, что я женщина и что я так люблю Вас. И поняла, жить только мечтой, как жила эти 3 года, не могу. Поняла, но не поверила и стала пытать себя. Год пытала. И вот я не могу больше. Не могу быть такой далекой, такой чужой Вам. Вас каждый день видят, с Вами говорят тысяча людей, которые даже не могут оценить этого счастья, а я, уж годы живущая только в сфере ваших мыслей, ваших слов, музыкой ваших стихов, так далека от Вас, так чужда Вам. Как награды за мое большое страдание, за мою большую любовь, прошу я хоть одной строчки. Эта строчка, написанная только для меня, подарит мне величайшее счастье. Единственная отрада, единственная радость моей жизни, пожалейте меня! Я так устала тосковать и рваться к Вам. Я так одинока с моей ненужной любовью. Но разве правда, что она ненужная, разве может быть ненужным большое чувство? Разве так часто приходит в мир настоящая любовь, о которой так мало знают люди, и разве от нее отвертываются? Почему я, готовая обмывать слезами ваши ноги, я, мечтающая о вас дни и так часто бессонные ночи, не вправе подойти к Вам и сказать: «Ты будешь мой, потому что я уж не слабая женщина, ты видишь свет любви, озаряющей меня, чувствуешь его силу. Ты будешь мой, потому что иначе сердце мое, любовное зарево, пылающее каждой ночью, сожжет тебя. Ты будешь мой, потому что так хочу я, тобой созданная женщина». Я беру твою голову в мои руки, я прижимаю губы к твоим губам; душу мою, сердце мое к твоему сердцу, и ты чувствуешь поцелуй божественной любви. Солгите мне, мои руки, солгите мне, мои губы, солгите, что целовали его, моего единственного.