Эшелон (Дилогия - 1)
Шрифт:
Вот так-то.
Старшина сверхсрочной службы Вознюк Евдоким Артемьевич, имеющий в личном деле сорок пять благодарностей и ни одного выговора, сказал Глушкову:
– Варька к тебе присосалась, стал быть, устраиваешь... Да и вообще ты человечек ничего... А? Однако скажу откровенно: вояки стоящего из тебя не выйдет. Потому - злости в тебе нету...
– Да ладно вам, Евдоким Артемьевич, - ответил Петр и махнул рукой.
Он мог позволить себе эту вольность: некоторым образом породнились со всемогущим ротным старшиной. Вот так-то. И подумал: "Во мне нет злости?
И сорок первый год был зеленым, симпатичным и домашним - по тем же причинам.
У Глушкова была увольнительная на сутки, и он ночевал у Вари. Колю положили спать в горнице, им никто не мешал. Они уснули перед рассветом, истомленные. Глушков пробудился оттого, что кусали блохи, в зрачки бил солнечный луч и дребезжало-позванивало оконное стекло - вдали глухо погромыхивал гром.
В Лиде вёдро, по откуда-то, наверное, идет гроза. Блохи же в Лиде звери, нигде больше пет подобных и в подобном количестве.
Он высвободил из-под Вари свою затекшую руку, повернулся на спину, почесался - звери, звери, всего искусали. Варя свернулась комочком, простыня над ее грудью колыхалась, в подглазьях синели круги, у рта залегли мелкие морщины, в рассыпанных по подушке волосах белели сединки. Если приглядеться. А если не приглядываться, то все волосы каштановые. Лучше не приглядываться. И к ней, и к тому, что завязалось и никак не развяжется между ними, - угарное, не совсем чистое и начинающее тяготить.
Его, но не Вареньку. Варенька, Варя, Варвара Артемьевна...
Она почмокала во сне, простонала протяжно и гортанно, как это она умеет. Во дворе прокукарекал петух, залаяла собака, заплакала девочка. Продолжало погромыхивать - при солнце. За дверью раздались легкие шаги, в нее толкнулись, и она отворилась.
И Глушков сперва спохватился - не закрыли на крючок?
– а после уже услышал слова вбежавшего в комнату Коли:
– Война! Что вы тут спите? Война! Дядя Евдоким сказал!
Так и запечатлелось: радостно-возбужденный мальчишка, конопатый, большеротый, с вихром на макушке, мальчишка, который возвестил о войне.
В том первом бою они дрались, как умели. Старшина Вознюк был наповал убит осколком, сержант Глушков уцелел. После боя его рвало желто-зеленой слизью, и он отрывочно вспоминал о городе Лиде, старшине Вознюке и его сестре Варе, чтобы потом почти не вспоминать их. Гораздо чаще он припоминал о том, как считал своп армейские годы вычеркнутыми из жпзпи, по вся его жизнь была только армейская.
А мама в Ростове не уцелела. Как ему написали. Лидию Васильевну, бывшую у подпольщиков связной, схватили гестаповцы.
Немолодая и нездоровая. Связная. Расстреляна во дворе гестапо.
"Вы можете гордиться своей матерью..." Он никогда ею не гордился, это она гордилась им. Прости, мама.
17
За Волгой эшелон пошел ходче. Проехали Данилов и от Буя повернули на Киров, строго на восток. Ярославские, костромские и вятские края разворачивались неоглядными лесами, заливными пастбищами,
Насколько вятская пацаива моложе меня? Лет на пятнадцать.
Так и останется навсегда между нами эта разница. А вот между мной и павшими ровесниками разница с годами станет расти, и когда-нибудь они сгодятся мне в дети: мне будет сорок, им двадцать - тот возраст, в каком они погибли. Мы, живущие, будем стареть, а они не будут. Не будут стареть - по крайней мере в нашей памяти.
Эшелон спешил в дождь, в ливень, в грозу и, с разбегу въехав в них, окутался влагой и холодком; по железной вагонной крыше колотили струи, они ломились и в дверь, пришлось ее закрыть, в оконце вспыхивала дымная молния, раскатисто грохало громом - небо будто раскалывалось; в теплушке почернело, помрачнело, и дневальный сказал:
– Стихийное атмосферное явление. Дает дрозда!
Эшелон пропорол дождевую полосу и вырвался на сияющий солнцем простор. Голубое небо, зеленые леса, серые деревеньки и еще один цвет буровато-кирпичный, обожаемый на железной дороге, в него покрашены постройки, заборы, скамейкп на станциях и полустапках. Мокрые вагоны подставляли свои бока под солнце - и гак, и этак, словно солдаты обсушивались у походного костра, - и позади вставала радуга. И впереди радуга. А мы ехали меж ними по сухому солнечному простору.
Старшина Колбаковский сказал:
– В Кирове полно будет пуховых платков, чесапок и леденцовых петушков!
– Откуда известно?
– спросил я без интереса.
– Да уж известно.
– Колбаковский осклабился.
– Езживал я по Транссибирской, езживал. От Москвы аж до Читы и обратно же... До войны, до Отечественной, срочную служил в Монголии, в Семнадцатой армии, там дислоцируется.
– А скрывали этот факт от общественности, - сказал ефрейтор Свиридов. Не в обжитые ли ваши края путь держим?
– Возможно, туда, - сказал Колбаковский.
– Насчет обжитости не ручаюсь, но Монголия граничит с Маньчжурией, это точно.
– По географии проходили, - сказал Вадик Нестеров, ставший после Ярославля побойчее, поразговорчивее.
– Кто в школе проходил, кто на практике. Служба в Монголии - это вам мед?
– Рассказали б, товарищ старшина, - попросил Логачеев.
– Когда-нибудь и расскажу. Под настроение...
– А что, товарищ старшина, у вас хреновое настроение? По какому, извиняюсь, поводу?
– Логачеев подмигнул другим.