Эшелон (Дилогия - 1)
Шрифт:
"Благородные ворюги, документики подбросили", - подумал я и спросил:
– Ехать-то куда?
– В Читу.
– Там дом?
– Да.
– А зачем в Новосибирск приезжали?
Разговор смахивал на допрос, но женщина отвечала все с большим желанием. Видать, я ее разговорил-таки.
– Сюда приезжала хоронить отца.
– А что ж никто не провожает?
– Некому.
– А это ваш сынишка?
– Мой. Пришлось брать с собою. В Чите не с кем оставить.
Пацаненок - ему года три - крутил пуговицу на рубашонке, таращил на меня раскосые глазенята, еще полные слез; в нем было побольше
– В Новосибирске никто не провожает, зато в Чите вас будут встречать с цветами:, - пошутил я, понимая: тяжеловесно это, топорно.
– В Чите пас некому встречать, - сказала она так, что у меня пропала охота шутить ц расспрашивать тоже.
Помнмо всего прочего время мое истекало. Это милиция может досконально разбираться, а мне некогда. Я должен решать без проволочек. Эту женщину я абсолютно не знаю. Но знаю:
она плакала, плакал и ее ребенок. После войны я дамских и тем более детских слез совершенно не переношу, тут я всегда действую. О нарушении воинского порядка, о незаконности того, что задумал, я старался не вспоминать. И потом во мне опять возникла необъяснимая и острая жажда испытать судьбу, свою веру в людей - то, что было с Головастиковым. Я сказал:
– Простите, вас как зовут?
– Нина.
– Меня - Петр. Вам, простите, сколько лет?
– Двадцать три.
– Мы почти что ровесники! Стало быть, можно на "ты".
Можно? Ну так слушай, Нина: поедем с нами, в эшелоне. Это, конечно, медленней, чем в пассажирском, но верней.
Она подняла глаза и пристально посмотрела на меня. Я смутился:
– Ну, что разглядываешь?
– Надо же поглядеть на человека, которому доверяешься, - сказала она. Дальше Читы не увезете?
– Нет.
– А точно эшелон пройдет через Читу?
– Вероятно, да. Мимо не провезем...
Она задумалась, снова в упор глянула. И почему-то прерывисто вздохнула.
– Спасибо. Я согласна. Но для вас это никаких трудностей не создает?
– Какие там трудности!
– сказал я беспечно и подумал о комбате и о Трушине.
– Сами хозяева. Теплушка неказистая, но доехать можно. Пошли, Гоша?
Мальчишка задпчился, спрятался за мать. Она встала, взяла корзппку. Я взял чемодан. Процессия: я впереди, за мной Нина, тащившая за руку Гошу, он отставал, заплетался великоватыми, не по размеру, ботинками, явно собираясь расхныкаться. Идем, так сказать, на посадку.
Я оборачивался, бодряше улыбался Нине, пацану подмигивал:
"Шнре шаг, Гоша! Сейчас ты - ту-ту, домой!" - а сам думал:
вот тебе и ту-ту, куда веду эту женщину с ребенком, как они будут жптъ несколько дней среди моих солдатиков? Старичка подвезли от Ишима до Омска, накоротке, - это одно, женщина и несколько дней - это другое. У нее, совершенно незнакомой, на глазах будет вся наша армейская жизнь. Ну, особых секретов нет: занятия почти не проводим, только политинформацию. Но разговоры-то могут быть не для посторонних ушей. И потом она женщина, как ей, извините, управляться со своими надобностями от остановки до остановки? Как оценят ее присутствие в вагоне Трушин, а следовательно, и начальник эшелона? Не заставят лп высадить? Женщина на корабле! И как поведут себя в данной ситуации они, мои солдатики? Со старичком было проще,
Так или иначе - отступать было некуда. Да и не в мопх правилах отступать. Все-таки я спросил:
– Нина, а вы где работаете?
– В райкоме комсомола.
– О! И кем же?
– Инструктор по учету.
Райком комсомола - это неплохо, это обнадеживает. Начальство повезем.
На перроне мы наткнулись на Райку. Батальонная повариха, поблескивая медалью "За боевые заслуги", прогуливалась в одиночестве, и во взоре ее было высокомерие. Но когда увидела меня, то взор ее, кроме высокомерия, выразил и глубочайшее презрение: и ты, Глушков, такой же, как все, и ты уцепился за гражданскую бабу, да еще с ребенком, нет, люди добрые, вы подивитесь на этих мартовских котов! Я невольно заплелся ногами, наподобие Гоши.
В теплушке Нина сняла жакет, и оказалось, что плечи у нее узкие и вся она узкая, тонкая, как девочка. Мне это было приятно, как и то, что в эшелон посадил ее, по-видимому не замеченной батальонным начальством. Теплушке объяснил, кто Нина, почему и докуда едет с нами. Солдаты выжидательно помалкивали, оглядывая гостей и меня. И я понял: они поведут себя с ней так, как поведу я.
– Товарищ старшина, отгородим внизу закуток для наших пассажиров.
– Создадим купе, товарищ лейтенант, - ответил Колбаковскпй с неким тайным смыслом.
– Да, купе. В нем будут жить Нина с сыном. Отгородите моей плащ-палаткой. Драчев! Дай плащ-палатку.
Колеса под деревянным полом чугунно провернулись, застучали, и мальчик сказал:
– Мама, хочу пи-пи.
Никто не засмеялся, не улыбнулся. Нина вытащила из корзины завернутый в газету эмалированный горшок, водрузила на нем в уголке Гошу, задумчивого, сосредоточенного. Вот так-то, лейтенант Глушков: солдатская теплушка и детский горшок.
Не представляется ли вам это сочетание несколько противоестественным? Представляется. Но отлично, что у Нины есть горшок, иначе с пацаном была бы проблема.
На ужин была перловка, шрапнель, как называли ее в армии из-за специфических свойств (тут перловка уступала разве гороху). Старшина Колбаковский неизвестно с чего лично раскладывал кашу с кружочками колбасы; Нине наложил в отдельную миску, пацану - в отдельную: ему, как я заметил, больше колбаски, меньше шрапнели. Хлопчик рубанул вовсю, жмурился от удовольствия, облизывал ложку и пальцы. Мать внушала:
– Нельзя облизывать. Это некрасиво.
– Ничо, - сказал Кулагин.
– По скусу пришлось, это заглавное.
К чаю Нине и пацану подложили сахару столько, что она растерялась: куда его? Я поморщился: забота, гостеприимство хороши в меру. Но Гоша начал хрумкать кусок за куском, и сахару поубавилось.
После ужина Гошу сморило, и Нина уложила его за плащпалаткой. Посидела с ним, затем вышла к столу. Потеснились, дали ей местечко. Молчали. В приоткрытую дверь всасывало вечернюю свежесть, запах хвои и влаги. В проеме мгновенно возникали и исчезали дорожные огни, и "летучая мышь" на стояке мгновенно то меркла, то разгоралась. У фонаря кружились бабочки, мошкара, изнемогая, падали на пол. По-собачьи повизгивала доска в обшивке вагона. Раньше этого звука не было. Или нэ примечал? Это деревянное повизгивание будит беспокойство, тоску и еще что-то.