Эскорт для чудовища
Шрифт:
Глава 8
— Мне нужно кое-что обсудить с тобой, — произношу я, когда мы со Смоленским покидаем этот светский раут и возвращаемся в машину. Честно говоря, после вызывающе дорогого запаха смеси духов, запах салона машины мне кажется почти что родным.
Смоленский не отвечает. Когда я поворачиваюсь к нему, то начинаю жалеть, что все так неудачно совпало: он выглядит потерянным. В глубине души я его понимаю — неприятности просто выскочили из-за угла и вмазали ему в нос…а теперь и еще и я собираюсь свинтить.
Но
— Кирилл, — еще раз зову я его и он, наконец, косится в мою сторону, — у меня в семье проблемы. Мне надо вернуться домой. Ненадолго. Я надеюсь, что все в порядке, и я смогу…
— Ага, — отзывается он сухо, — валяй.
У меня дергается бровь от неожиданности. Так просто?
— Я собираюсь заказать билеты на утро, — еще раз на всякий случай поясняю я, — думаю, мне хватит одного дня, чтобы разобраться.
— Билеты? С утра мы должны улететь отсюда, — Смоленский хмуро смотрит на меня, — в восемь у нас вылет. Мы вернемся обратно, потому что без покупки того места под отель мне делать тут нечего. Черт, — добавляет он сквозь зубы и я понимаю, что он в ярости, — можешь лететь со мной, на хрен тебе билеты, Саша?
— Хорошо, — быстро произношу я, чувствуя совершенно растерянной. Неужели получается, что Смоленскому больше не нужно будет сопровождение и я освобожусь раньше, чем ожидала? Не знаю даже, что я чувствую больше по этому поводу — радость или… разочарование? Конечно, я же не узнала почти ничего о сестре. Ради этого я бы потерпела хоть неделю, хоть две.
Это все равно, что приехать на Мальдивы, наступить ножкой на песочек и тут же улететь обратно. Такое же чувство. Приехать в Париж и не увидеть Эйфелеву башню. Приехать в США и провести все время в хостеле.
— Что у тебя случилось? — внезапно задает Смоленский вопрос, и я впервые замечаю, что его взгляд изменился — он смотрит на меня с неподдельным интересом… что, его правда это беспокоит?
— Не могу дозвониться целый день до матери, — поясняю я, — никогда такого не было. К тому же, она сейчас в больнице с Майей…
Я затыкаюсь.
«ТЫ ЧТО, ДУРА?!» — кричит в панике разум, когда я понимаю, что ляпнула. Время замедляется, пока я с ужасом жду, когда у Смоленского в глазах зажжется искорка понимания… удивления… любая эмоция, которая покажет мне, что все, я спалилась. Но он только дергает бровью.
— С бабушкой, — выдавливаю быстро я. «Какая бабушка, Саш? У вас уже нет бабушек, идиотка» — сетует разум, а я молюсь, чтобы не покраснеть от такого лютого вранья, — она заболела, и теперь боюсь, что там что-то произошло.
— У тебя есть бабушка? — совершенно ровным голосом интересуется Смоленский, — вроде бы твоя сестра говорила, что у нее нет родственников, кроме тебя и матери.
— Двоюродная бабушка, — шиплю я сквозь зубы. Мое актерское мастерство впервые дало сбой. Я ведь всегда придумывала небылицы с каменным лицом, а тут что пошло не так? Смоленский начал задавать каверзные вопросы совершенно в неподходящее время, когда у меня в мыслях полный беспорядок.
— Ясно, — произносит Смоленский. Я еще какое-то время наблюдаю за ним, но, похоже, он легко теряет интерес
— Да ладно, что ты, не стоит, — бормочу я, впервые понимая, что отказываюсь от доплаты. Дурная. Смоленский в этот момент изгибает бровь и смотрит на меня, чуть склонив голову, словно пытаясь понять — не ослышался ли он.
— Чего?
— Не стоит…я не делала ничего такого, за что стоило бы доплачивать. К тому же, наш контракт закончился раньше, чем я ожидала.
Машина останавливается возле дома, и я, не дождавшись ответа, быстренько забираю клатч и выхожу. Не знаю, почему, но в этот раз мне стыдно брать деньги. А, нет, знаю: в этом случае Смоленский будет казаться не таким уж плохим человеком. Просто щедрым душкой. Не хочу о нем так думать.
С неба одиноко падают крупные редкие капли дождя. Я краем глаза вижу, как из другой машины выскакивает телохранитель, пытаясь раскрыть черный зонтик, который, похоже, заел: Цербер нервно трясет его, беззвучно ругаясь.
Интересно, если я брошусь сейчас бежать к дому — он побежит за мной с этим зонтиком, как дурак?
— Мы вроде не закончили говорить, Саша, — рядом возникает Смоленский.
— Извини, я думала, что…
Черт, откуда это чувство? Мурашки бегут по коже. Точно, он ведь зачем-то берет меня за запястье и тянет сделать шаг. Когда Смоленский наклоняется к моему лицу, мы на секунду пересекаемся взглядами — и серебро его глаз будто светится в полутьме. Я не успеваю сказать даже «а…», когда он опускает длинные, черные ресницы и внезапно проводит языком мне по губам.
Вот это шок. Моя голова выдает экран перезагрузки. Все потому что в ней, бедной, сталкиваются сразу несколько несовместимых вещей — и приятный запах мужчины, и искры от такого откровенного поступка, и мое недоверие, вместе с ненавистью, которая взращивалась годами. «Что происходит?» — вспыхивает единственный вопрос, а после мистер Самоубийца целует меня. Сердце исполняет смертельный номер — стремительно обрушивается куда-то в пятки.
Ощутив во рту язык, я дергаюсь назад, разрывая поцелуй. Налетаю спиной на мокрую машину и с размаху залепляю пощечину. Этот звук еще какое-то время вибрирует в воздухе, когда повисает полная тишина. По-моему, даже вороны от шока затыкаются.
— Спасибо, — ехидно произносит Смоленский, прикоснувшись длинными, красивыми пальцами к красному отпечатку на лице, — судя по всему, тебе не понравилось.
Лучше бы мне не понравилось. Лучше бы он был противным и меня вытошнило! Я вытираю быстро рот ладонью, потому что его вкус остается у меня на губах и языке, и, к сожалению, я не могу сказать, что он какой-то отталкивающий и неприятный. Я верю в то, что поцелуй легко может дать понять, насколько человек тебе подходит. Если тебе неприятно — вы несовместимы, насколько бы симпатичен мужчина не был. Если у тебя бегут мурашки от него — значит, ты попала.