«Если», 1996 № 09

Силверберг Роберт

Невозможно не упомянуть и этапный для «постстругацкого периода» роман С. Витицкого «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики». Собственно, это роман о смысле жизни. Роман о том, из какого набора возможных вариантов человек выбирает свое предназначение. Автор обреченно приходит к мысли, что из всех вариантов человек непременно выберет худший. Похоже, разочаровывающая концовка романа именно этим обстоятельством и обусловлена.

Когорта авторов, вошедших в литературу в 80-х, вообще очень неплохо чувствует себя в 90-х годах. Обычно они остаются верны себе. Андрей Столяров начиная с романа «Монахи под луной» продолжает строить рациональные и точные литературные инсталляции. Роман «Я — Мышиный король» снова продемонстрировал литературное мастерство автора. Но сейчас этого уже мало. Правда, вышел наконец «Ворон» — одна из самых блистательных новелл отечественной литературы, но он написан в первой половине 80-х… Борис Штерн пишет все язвительнее, его проза стала гораздо насыщенней, но существенно менее усваиваемой. С самого

начала 90-х годов он практически перестал писать лирическую прозу и обратился к бурлеску. Такие повести, как «Лишь бы не было войны» и «Иван-Дурак, или Последний из КГБ» производят странное впечатление — и это при том, что написаны они рукой виртуоза. Возможно, затянувшийся кризис, в котором оказался Штерн, скоро закончится — по крайней мере, именно об этом свидетельствует появление небольшой повести «Второе июля четвертого года», великолепного образца «литературоведческой фантастики». Продолжает играть на знакомых аккордах и Евгений Лукин. В 90-х годах он издал повести «Сталь разящая» (написана совместно с Любовью Лукиной), «Амеба», «Там, за Ахероном» и несколько других. Все это прежний Лукин — лиричный, умный, точный, талантливый. Но нового слова, подобного потрясающим «Миссионерам», читатели от него пока не дождались.

Достойные внимания дебюты 90-х годов — это книги Леонида Кудрявцева, Сергея Лукьяненко, Александра Громова, Г. Л. Олди, Александра Тюрина. Каждый из этих авторов вполне заслуживает внимания наравне с вышеназванными мэтрами.

Повести Леонида Кудрявцева изобретательностью и парадоксальностью чем-то напоминают раннего Роберта Шекли, но Кудрявцев большее внимание уделяет психологии, характерам. Шекли моделировал Искаженные Миры для иллюстрации того или иного философского, психологического или социального тезиса, он был, скорее, наблюдателем-экспериментатором. Для героев Кудрявцева Искаженные Миры — естественное место обитания. Повести «Черная стена» и «Лабиринт снов» по количеству антуражных пассажей вполне сравнимы с «Координатами чудес» и «Обменом разумов», но если герои Шекли присутствуют в этих мирах, чтобы излагать парадокс за парадоксом, то герои Кудрявцева взыскуют любви. Или смысла жизни. Или справедливости. Но — именно взыскуют…

Роман Сергея Лукьяненко «Рыцари Сорока Островов» стал, безусловно, главной публикацией автора в течение первого пятилетия девяностых годов. Лукьяненко взял для этого романа антураж и героев, совершенно ясно ассоциирующийся с повестями В. Крапивина, и попробовал представить, что произошло бы с этими героями, попади они в совершенно не по-крапивински жесткую ситуацию. В общем-то, итог эксперимента был ясен заранее (хотя у Голдинга в «Повелителе мух» акценты расставлены иначе).

Александр Громов исповедует редкую для нынешних дебютантов научную фантастику, о которой Борис Стругацкий не устает повторять, что она «больше ничего не может дать». Повесть Громова «Мягкая посадка», на мой взгляд, опровергает этот тезис. Автору удалось подобраться к проблеме, которую невозможно решить никакими иными средствами, кроме как с помощью научной фантастики. До каких пор терпимо «отклонение от нормы» — биологической или социальной? Громов скрупулезно и исключительно достоверно создает ситуацию, когда толерантность перестает быть оправданной, когда гуманизм ведет к глобальной социальной катастрофе. Новое поколение фантастов явно более прагматично, нежели шестидесятники. Они признают ценности этики, но они также четко видят границы применимости этических принципов. Если Стругацкие в романе «Жук в муравейнике» поставили проблему взаимоотношения социальной этики и социальной безопасности, то Громов в «Мягкой посадке» вполне реалистично смоделировал ситуацию, когда привычная нам социальная этика пасует.

Еще один автор, мощно заявивший о себе в жанре научной фантастики — Александр Тюрин. Его цикл «Падение с Земли» стал первым в современной российской фантастике прорывом в контрэстетику, забытую после того как Владимир Покровский отошел от фантастики. Тексты Тюрина насыщены эпатирующими метафорами и образами, стилистика его нонконформистских книг несет явные отзвуки панковского вызова, окультуренного ровно настолько, чтобы читатель ясно понял, что автор забавляется, что этот «панк» разносторонне любит «Одиссею» и «Улисса», «Евгения Онегина» и Евгения Замятина, стихи Иртенева и Чичибабина. Тюрин придает своей прозе столь парадоксальную форму, что ее почти совершенно невозможно воспринимать всерьез. Между тем, это более чем серьезный литературный эксперимент — Тюрин как бы проверяет, как может выглядеть проза, если в ее основе лежит отличная от общепринятой языковая среда. По значимости это сопоставимо с «Николай Николаичем» Юза Олешковского, проверившего на лингвистический износ базовые реалии художественной прозы. О результатах тюрин- ского эксперимента говорить пока рано, но уже сейчас видно, что это действительно интересные поиски, могущие открыть для фантастики принципиально новые возможности.

Один из ярких дебютантов начала 90-х, бесспорно, Генри Лайон Олди — он же (они же) Дмитрий Громов (не путать с Александром Громовым!) и Олег Ладыженский. Начав карьеру с довольно неровных, эпигонских романов, составивших цикл «Бездна Голодных Глаз», этот дуэт к 1995 году обрел свое лицо (или лица?). Об этом свидетельствуют их последние — «Путь меча» и «Герой должен быть один». Это масштабные и очень «амбициозные» книги, сочетающие приемы фэнтези, магического реализма и отвлеченной

прозы. В «Пути меча» Громов и Ладыженский отслеживают психологическую и нравственную эволюцию социума, в который извне привнесено понятие насилия. «Герой должен быть один» — пример мифологической фантастики, где авторы решают современные философские проблемы на материале античного эпоса. Но в последнее время плодовитость Олди заметно влияет на качество произведений, и не в лучшую сторону. Вообще же, прошедшее пятилетие было уникальным по количеству и качеству дебютов. Роман Марии Семеновой «Волкодав», открывший в отечественной литературе тему славянской историко-этнографической (и совсем не сказочной) фэнтези. Дебютная и, увы, посмертная книга Сергея Казменко подарила читателям несколько шедевров — таких, как повесть «Знак дракона» и рассказ «До четырнадцатого колена». Прозу Елены Хаецкой, Льва Вершинина и Далии Трускиновской отличают глубокое знание истории и подлинная культура слова. Интересны романы выходцев из недр фэндома Андрея Легостаева «Наследник Алвисида» и Владимира Васильева «Клинки»; неплохо дебютировали Марина и Сергей Дяченко — роман «Привратник». Невозможно не упомянуть и дебют Ника Перумова, который «играет на поле» эпической и героической фэнтези.

* * *

Разговоры о кризисе и застое в отечественной фантастике, похоже, приутихли. Издательства буквально охотятся за авторами, а это заставляет браться за перо все новых и новых любителей, стремящихся стать профессионалами. Каждая новая книга — вспрыск топлива в дюзы нашей фантастики. На экран выдается все новая и новая телеметрия.

Ждите новых репортажей с орбиты.

РЕЦЕНЗИИ

– ----------------------------------------

Андрей СТОЛЯРОВ

ДЕТСКИЙ МИР

Москва — Санкт-Петербург: ACT — Terra Fanlastica, 1996. 544 с.

(Серия «Далекая Радуга») — 11 000 экз. (п.)

=============================================================================================

Если рассматривать только сюжетные линии, то «Детский мир» вполне укладывается в ряд, который составляют произведения, посвященные детским «страшилкам». Э. Успенский, А. Саломатов, В. Пелевин уже прошлись по этим темам. Нельзя не вспомнить симпатичный рассказ Р. Шекли «Призрак-5». Но если американские детские страхи сублимируются либо в буффонаду, либо в отстраненные фрейдистские ужасы С. Кинга, то у Столярова они приобретают поистине апокалиптические масштабы. Прикладная эсхатология Столярова может вызвать отторжение у читателя, привыкшего к легкому чтению. С прямотой манихейца автор не приемлет оттенков добра и зла; нравственные компромиссы его персонажей как правило кончаются катастрофой для личности, а заодно и для мироздания. Четкое деление на своих и чужих — совершенно неприемлемое для традиционного экзистенциализма — приведет Столярова к внутреннему противоречию. И тогда ему придется либо создать собственную непротиворечивую этическую аксиоматику, либо же кошмарная Ойкумена, с которой борются герои романа «Я — мышиный король», вторгнется в его сознание и превратит его в персонажа своих же произведений.

_{Эдуард ГЕВОРКЯН}

– ----------------------------------------

Анджей САПКОВСКИЙ

ВЕДЬМАК

Москва — Санкт-Петербург: ACT — Terra Fantastica, 1996.
– 640 с. пер. с польского Е. Вайсброт

(Серия «Век Дракона») — 20 000 экз. (п.)

=============================================================================================

Романы «Последнее желание» и «Меч предназначения» описывают приключения мага-воителя Геральта, который в лучших традициях фэнтези ведет неустанную борьбу с монструозными силами зла. Любитель сказочной фантастики окажется в привычном мире драконов и колдуний, мечей и чародейства. Но легким чтением романы Сапковского не назовешь. Автор, как и многие современные восточноевропейские писатели, излишне серьезно подошел к своему тексту. Отсюда и перегруженность деталями, попытка, возможно, неосознанная, прописать героев по канонам классической литературы. Порой мнится, что персонажи списаны с пана Володыевского, Кмицица и иных героев Г. Сенкевича.

Надо отметить хорошее качество перевода, хотя отдельные места режут слух: «Йеннифэр» слишком напоминает буквальный перенос имени «Дженифер», где-то «плавится паркет» (как это?) и т. п.

Звучное название книги привносит какой-то оттенок негативности. Можно ли представить себе, скажем, положительную героиню, которую все кличут ведьмой? «Ведьмак» из того же ряда. Судя по всему, здесь перестарались издатели либо же переводчик.

В целом, несмотря на благоприятное впечатление от книги, трудно отделаться от ощущения вторичности, повтора расхожих сюжетных ходов. Избыточность атрибутики не придает повествованию глубины содержания. Наоборот, и герой как-то смазывается в мельтешении лиц и предметов, и дракон выглядит всего-лишь мелковатым внучатым племянником нашего Змея Горыныча…