«Если», 1998 № 10
Шрифт:
— Не существует, сэр. — Последовала непродолжительная пауза. — По крайней мере, известно, что она не достигала поверхности в наше время.
— В наше время? В каком смысле?
Черная дыра проплыла мимо. Люди преувеличивали, называя ее «прирученной». Так было проще усыпить, собственный страх. Правильнее было назвать ее обузданной. Перевод этого загадочного монстра на удобную орбиту стоил немалых усилий.
Что, если берсерк-андроид под номером тридцать случайно угодил в ходе сражения на Станцию № 1? Учитывая координаты боя, такое предположение нельзя было исключить. Ему ничего не стоило проникнуть в черную дыру. Последние гипотезы говорили
Командующий прокаркал команду. Компьютеры Совета обороны Земли — союза, вызывавшего всеобщий трепет, — немедленно занялись сформулированной им задачей. Какой вред способен причинить Земле одиночный берсерк-андроид? Скорее всего, не очень ощутимый. Однако для командующего и его подчиненных оборона была священной миссией. Храму под названием «безопасность Земли» грозило осквернение.
Компьютерам потребовалось одиннадцать минут, чтобы ответить на заданный командующим вопрос.
— Андроид под номером тридцать действительно проник в черную дыру, сэр. Ни мы, ни противник не могли этого предвидеть, но…
— Какова вероятность, что он выйдет наружу в неповрежденном состоянии?
— С учетом угла, под которым произошло проникновение, вероятность равняется примерно шестидесяти девяти процентам.
— Так много?
— Имеется также вероятность в сорок девять процентов, что он достигнет поверхности Земли в полной боеготовности, только попадет в прошлое. Однако компьютеры дают и обнадеживающий прогноз. Ввиду того, что вражеский аппарат запрограммирован для нападения на современное общество, сомнительно, чтобы он сумел причинить большой вред тогда и там, где он…
— Вы демонстрируете воистину межгалактическое слабоумие! Я сам сообщу вам и вашим компьютерам, когда появится хотя бы малейшая надежда облегченно перевести дух. А пока продолжайте снабжать меня результатами ваших расчетов.
Прошло двадцать минут, прежде чем Земля снова вышла на связь.
— Вероятность в девяносто два процента, что приземление андроида, если оно имело место, произошло в радиусе не более ста километров от точки с координатами пятьдесят один градус одиннадцать минут северной широты, ноль градусов семь минут западной долготы.
— Время?
— Вероятность девяносто восемь процентов: первое января тысяча восемьсот восьмидесятого года, плюс-минус десять стандартных лет.
Командующий наблюдал на дисплее Землю, как мишень, расчерченную зелеными полосами.
— Рекомендуемые действия?
У Совета обороны ушло полтора часа, чтобы подготовить ответ.
Первые два добровольца погибли при попытке запуска, прежде чем был разработан приемлемый метод. Третий был вызван перед запуском на беседу с глазу на глаз с командующим.
Командующий осмотрел добровольца с головы до ног и одобрил его диковинную одежду, странную прическу, весь вид. Не спрашивая, готов ли доброволец к выполнению задания, командующий сказал ему:
— Согласно расчетам, независимо от успеха вашей работы в прошлом, у вас не будет возможности возвратиться в наше время.
— Так точно, сэр. — Тренировка повлияла даже на его речь, и теперь ему было трудно изъясняться на родном языке. — Я так и предполагал.
— Тем лучше. — Командующий откашлялся и заглянул в таблицы. — Мы по-прежнему не имеем исчерпывающих сведений о вооружении противника. Видимо, это тонкие инструменты, предназначенные
— Слушаюсь, сэр. — Агент-доброволец был полон рвения. Командующий заключил его в традиционные прощальные объятия.
Он утер с лица капли лондонского дождя и вынул из кармана тяжелое устройство, с виду напоминавшее часы, словно с безобидным намерением узнать время. Он стоял на тротуаре перед театром, как будто поджидал приятеля. Прибор у него на ладони не только тикал, словно обычные часы, но и бесшумно вибрировал. Это означало, что вражеская машина находится где-то рядом, не дальше пятидесяти метров от посланца из будущего.
Рядом висел плакат, сообщавший:
УСОВЕРШЕНСТВОВАННАЯ ШАХМАТНАЯ МАШИНА
ЧУДО ВЕКА!
НОВОЕ УПРАВЛЕНИЕ
— Истинная проблема, сэр, — вещал неподалеку мужчина в цилиндре, обращаясь к своему спутнику, — не в том, возможно ли собрать машину, способную к игре в шахматы, а в том, сможет ли она вообще играть!
«Проблема вовсе не в этом, сэр, — мысленно возразил агент. — Считайте себя счастливчиком, раз вы все еще этого не понимаете».
Он купил билет и вошел. В вестибюле были выставлены разнообразные часовые механизмы, некоторые настолько хитроумные, что при иных обстоятельствах человек из будущего мог бы проявить к ним интерес. Когда собралось достаточно посетителей, мужчина во фраке прочитал короткую лекцию. В лекторе было что-то страшноватое, даже хищное, при всей его приглаженности и заученных остротах.
Наконец взорам предстала сама шахматная машина — огромный ящик с сидящей рядом фигурой. Выкатив машину на сцену, служащие расступились. Манекен был облачен в турецкие одежды и слегка покачивался в кресле. Теперь агент чувствовал тревожную вибрацию своего прибора, даже не опуская руку в карман.
Хищный лектор пролаял очередную шутку, промокнул лоб платком и спросил, кто из присутствующих желает сразиться с машиной. Из нескольких человек, поднявших руки, — среди них был и агент, — он выбрал одного. Избранник вышел на сцену и подошел к доске, на которой уже были расставлены черные и белые фигуры. Служащие распахнули дверцы ящика, продемонстрировав, что внутри заключен только механизм.
Агент обратил внимание, что на ящике нет свечей. Это отличало его от шахматной машины Мелзеля, появившейся несколькими десятилетиями раньше. Машина Мелзеля была, разумеется, чистейшим надувательством: свечи были нужны для того, чтобы никто не обратил внимания на запах горящего воска от свечи шахматиста, спрятавшегося в ящике, среди железок, выдаваемых за механизм. Агент знал, что находится во времени, когда электричество еще не вошло в обиход — во всяком случае, до такой степени, чтобы человек, скрывавшийся в ящике, мог воспользоваться электрическим фонариком. К тому же противнику было позволено сесть гораздо ближе, чем разрешал Мелзель, а это также наводило на мысль, что ни в ящике, ни в манекене никто не прячется.