«Если», 2003 № 09

Гончаров Вячеслав

Трикликстон повернулся к генералу.

— Что скажете, сэр?

— Мешкать нельзя, — с военной прямотой ответил Антенссон. — Мы отправляемся немедленно, как только в шар погрузят провиант. На борту есть все необходимое, так что собирать вещи вам не понадобится. Должен, однако, еще раз напомнить вам об опасности.

С этими словами он поочередно направил свои антеннулы на каждого из нас, но, насколько я мог почувствовать, никто не колебался.

— Превосходно. До старта у вас есть примерно тридцать минут. Рекомендую потратить это время на улаживание самых неотложных дел.

У восточной стены есть акустические переговорные кабинки, можете воспользоваться ими.

— А сами-то вы полетите? —

поинтересовался я, не подумав, что мой вопрос звучит по меньшей мере бестактно.

Генерал резко повернулся ко мне, но потом, поняв, что я не хотел его оскорбить, экспансивно взмахнул клешней.

— Командир должен вести своих людей за собой — только тогда он настоящий командир. Таков мой принцип, Хелицерис, — ответил он и ушел.

Я некоторое время стоял неподвижно, разглядывая шар и лебедку, потом отправился к переговорным кабинкам. Никаких особых дел, которые необходимо было улаживать, у меня не было — с этой точки зрения, я подходил для столь опасного путешествия едва ли не идеально. Из родных мне хотелось известить только мать, из яйца которой я появился на свет, но она оказалась в отъезде, поэтому я связался с университетским регистратором и оставил для нее сообщение. Кроме того, регистратор записал мою последнюю волю, в которой я распорядился немногими имевшимися у меня личными вещами.

Оставалось решить, что будет с моим проектом, если события обернутся наихудшим образом. Поручить его я мог только Сонарис, которая была моим первым научным руководителем. Правда, наши отношения нельзя было назвать простыми: Сонарис твердо верила, что спариться с собственным учеником — не самая лучшая идея, однако ее яйца имели высокий интеллектуальный потенциал, да и я скоро уже не буду студентом. Кроме того, мы были одного возраста (и она, и я успели перелинять трижды), а этот срок считался самым подходящим для производства потомства. По моему глубокому убеждению, каждое живое существо так или иначе стремится оставить после себя хоть какой-нибудь след, хоть какую-нибудь память. Что ж, подумал я, если Сонарис не суждено стать матерью моих детей, она по крайней мере сумеет позаботиться о моей теории.

Потом я задумался о дальнейшей судьбе найденной, мною глыбы легкамня, если, конечно, я не ошибся. Подобная находка способна была обессмертить мое имя (и даже скорее, чем моя пока еще ничем не подтвержденная космогоническая гипотеза), однако я знал: если этот легкамень попадет в руки Западных, ни одно живое существо во вселенной не сможет чувствовать себя в безопасности. С тяжелым сердцем я велел регистратору внести мое завещание в перечень документов, подлежащих обязательному уничтожению, если Длинная Долина будет захвачена Империей. Как ни странно, только произнеся эти слова вслух, я окончательно осознал, насколько близка и реальна грозящая нам всем опасность.

Потом я услышал протяжные, пульсирующие звуки. Очевидно, это был сигнал к отлету, хотя генерал почему-то нас не предупредил. Выйдя из переговорной кабинки, я вернулся к шару. Там уже стоял мистер Клешнехваттер. Несмотря на грозное имя, его клешни были довольно маленькими. Он подвел меня к открывавшейся на петлях дверце у основания шара и сказал:

— Это входной люк, Хелицерис. Открой его.

Я подчинился. Люк отворился на удивление легко. Я этого не ожидал, и массивная дверца, откинувшись внутрь шара, едва не вырвалась у меня из рук.

— Мне кажется, — проговорил я в раздумье, — дверь не слишком тяжела, чтобы быть по-настоящему крепкой.

— Она сделана из нескольких слоев натурального растительного волокна, скрепленного сваренным из кожи морских червей клеем, — ответил Клешнехваттер. — Поэтому на самом деле она гораздо крепче и тяжелее, чем лед. Но это, разумеется, секрет, который ты обязан хранить!

Я несколько раз открыл и закрыл дверцу,

думая о том, насколько она крепка и тяжела.

— Если у нас есть такие материалы, — промолвил я наконец, — для чего нам тогда нужно легкаменное оружие?

Мистер Клешнехваттер добродушно защелкал дыхальцами.

— Разумеется, ты прав, юный Хелицерис. Увы, легкамень нужен не только для того, чтобы делать оружие. Он необходим нам, чтобы подниматься над врагом в летательных аппаратах. Приводимая в действие легкаменным движителем гондола с четырьмя стрелками способна нейтрализовать восемьдесят восемь вражеских пехотинцев, даже если в цель попадет хотя бы четверть груза моллюсков-кинжалов.

Кинжальные моллюски жили во льду. Я знал, что если извлечь такого моллюска из норы, природный инстинкт заставит животное снова вернуться в привычную среду обитания. Оригинальный реактивный двигатель — струя воды, с силой выбрасываемая из внутренней полости тела — позволял им развивать огромную скорость. Выпущенные с борта бомбардировочной гондолы кинжальные моллюски стремглав неслись вниз и вонзались глубоко в лед своими твердыми зазубренными панцирями, с помощью которых они обычно удерживаются на месте от линьки до линьки. А если на пути моллюска оказывалось живое существо, заостренный панцирь пробивал его насквозь. В прошлом жизненном цикле я сам едва не стал жертвой такого моллюска, который впился в лед буквально в шаге от меня. Восхищение и страх, которые я пережил в далекой юности, до сих пор оставались одним из самых ярких моих воспоминаний. Правда, использовать кинжальных моллюсков в качестве оружия можно было только от отчаяния, однако сейчас я об этом не думал. Все мои мысли захватила перспектива полета высоко над поверхностью.

— Потрясающий проект! — воскликнул я, не скрывая своего восхищения. — А вы тоже летите, мистер Клешнехваттер?

— Увы, нет — кто-то ведь должен вращать лебедку. Ну а теперь полезай внутрь, все остальные уже там.

Я кивнул и забрался в летательный аппарат. Мои спутники действительно уже сидели на скамьях, размещенных по периметру шара. Над скамьями я увидел несколько округлых иллюминаторов из толстого льда, которые, однако, были совершенно незаметны снаружи. Под скамьями размещались закрытые дверцами шкафчики, где, очевидно, были сложены запас провизии, инструменты и оружие.

Заняв последнюю свободную скамью, я еще раз огляделся по сторонам. Казалось, я попал в новый, странный мир. Внутренние стенки шара были гладкими, словно оболочка яйца. Если не считать скамей, шкафчиков и цилиндрического предмета в центре пола, покрытого, как мне показалось, чем-то вроде куска туго натянутой кожи, здесь не было ничего. Отчего-то пустота и почти стерильная чистота действовали на меня удручающе. Впервые я подумал о том, что действительно могу не вернуться.

— Мы поднимаемся, — заметил Антенссон. Его слова подтверждало, однако, лишь едва заметное покачивание пола под ногами. Я, во всяком случае, не ощутил никаких признаков движения.

— Не волнуйся, юный Хелицерис, — обратилась ко мне почтенная мать Айсбергссон, очевидно, заметив мое состояние. — У меня есть лекарство, которое поможет тебе перенести повышение давления. Уверяю тебя, несмотря на его, гм-м… своеобразный вкус, оно тебе не повредит. Я сама принимала его несколько раз перед испытаниями в барокамере.

— В барокамере? — удивился я. Ни о чем подобном я никогда не слышал.

Айсбергссон с довольным видом пошевелила усиками.

— Она находится под северной частью Университета. Мы вырезали во льду яму цилиндрической формы, затем выточили ледяной поршень, который почти точно подходит к ней по диаметру. Конечно, остался небольшой зазор, но мы перекрыли его с помощью уплотнительной юбки из ледяной травы. Поршень опускается с помощью мощного винта и сжимает воду в яме.