«Если», 2005 № 11
Шрифт:
Рик останавливает машину, разворачивается и едет назад. А добравшись до дома, застает там доктора. Рик смотрит на мальчика, доктора, Сьюзен и неожиданно понимает, что это была вовсе не простуда.
— Как долго это у него продолжается? — спрашивает он.
— С нашего прибытия.
Он понятия не имеет, о чем она. Прибытие?
— Что это… что у него? — спрашивает Рик.
— Мышечная слабость. Проблема с мышечными оболочками… не знаю, как это именуется в медицине. И не уверена, что диагноз правильный. Доктор Паттерсон никогда не видел ничего подобного.
— Разве ему не будет лучше в больнице? Со специалистами?
— Это
— Проблема в деньгах?
Сьюзен, словно не слыша, поворачивается к доктору и Джейкобу, а Рик только и может, что выдавить:
— Ему может стать хуже?
Она слегка улыбается, мельком смотрит на него, и он осознает, что любит ее улыбку. Чуть кривую… небрежную… и ее зубы, пожалуй, мелковаты, но он любит эту улыбку.
— Может, да… а может, и нет.
Она произносит это смиренно, почти обреченно, и он вспоминает, что Сьюзен всегда отвечает именно этими словами: «Может, да, а может, и нет».
Никаких заверений. Никаких клятв. Никаких обещаний размером с рекламный щит.
— Он боготворит тебя, — тихо роняет она.
— Но он совсем меня не знает.
— Знает то, что ему нужно знать.
Между ними долго висит неловкое молчание, все то время, пока доктор заканчивает осмотр спящего ребенка. Рик замечает руки доктора: по ним тянутся полосы той же красной сыпи, которая появлялась на руках Джейкоба в кинотеатре, а потом на локте Сьюзен.
Он пристально всматривается. Сыпь остается. Он видит, что она вполне реальна. Очень-очень реальна. Рик хочет сказать что-то, но доктор поднимает голову, и в его глазах нечто странное, словно он тоже боится взглянуть на него. Поэтому Рик жизнерадостно объявляет:
— Будут и другие пришельцы, другие монстры, верно?
— Конечно, — отвечает Сьюзен. — Они всегда есть…
Она видит выражение лица Рика и понимает, что пора. Пора ему сказать. Протягивает руки, покрытые сыпью, но на его глазах красное превращается в голубое и зеленое, переливается, как крыло бабочки из дождевого леса. Так это не сыпь, а ее кожа!
И лицо… совсем не такое, как обычно. Глаза становятся невероятно синими, как пустота между звездами. Зрачков совсем нет, а зубы немного более остры, чем он запомнил. И сейчас сознает, что все это реально.
— Иногда то, что ты хочешь, — говорит она, хотя губы не двигаются, — вовсе не так уж далеко.
Он касается ее рук, и они оказываются куда тоньше, чем он помнит, и, кажется, на них лишние пальцы.
— Это атмосфера твоей планеты, — говорит она, — так на него действует. Поэтому он болеет. Но хочет оставаться здесь. Это все, что у него есть. Ведь он здесь вырос. И потому именно он может стать мостиком между нами и вами.
Ты нам нужен, Рик, — говорит она. — Мы сразу поняли, что ты именно тот, кто нам необходим, когда увидели тебя в тот день по телевизору. Знали, что ты не испугаешься. Что именно ты из всех людей способен помочь…
Он таращится на нее, потеряв дар речи. Но если бы даже и мог говорить, что тут скажешь?!
— Это я, — добавляет она, — заставила мэра позвонить тебе. Он не из наших. Нас
Он все еще держит ее руки. Зелено-голубая кожа должна бы вызвать чувство брезгливости, но почему-то этого не происходит. Она все та же женщина, которую он знает, даже если стала чем-то иным.
Рик кивает.
Сьюзен подступает к нему, кладет руки на плечи, так что глаза без зрачков оказываются всего в нескольких дюймах от его глаз, и обнимает. Крепко обнимает. До чего же хорошо!
Он отчетливо сознает, что они должны испытывать: Сьюзен, Джейкоб, доктор — оставшись здесь одни. Не зная, что с ними будет. Впрочем, их тела не слишком отличаются от его собственного.
— В конце концов, все мы вышли из одного галактического семени, верно? — спрашивает голос, который всегда говорит в подобной манере.
И тут он видит на ее предплечье татуировку: ужасно патриотический орел, сжимающий в когтях связку стрел — то, чего не было несколько дней назад. То, что она сделала ради него.
И это лучше всяких объяснений говорит о ее чувствах. Кем бы Сьюзен ни была, она любит его, а разве не это самое главное, самое важное во Вселенной?
Мы растворяемся в синем небе.
Или звездах.
Или в новорожденном младенце.
Или в чем угодно.
Во всем, что кажется нужным и правильным.
Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА
Александр Громов
Змеёныш
Первыми были ауригийцы.
Сначала в экстренных выпусках общемировых теленовостей, а затем и в наскоро сляпанных научно-популярных программах косноязычные от волнения дикторы подчеркивали разницу между ауригийцами и ауригидами. Разница эта заключалась в том, что последние являлись всего-навсего метеорным потоком с радиантом в созвездии Возничего, а первых следовало считать не более и не менее, чем представителями высокоразвитой цивилизации, обжившими область галактического пространства, предположительно находящуюся в направлении того же созвездия.
Сказать точнее было трудно. Однако межзвездный зонд «Пелопс», в свое время посланный в направлении созвездия Возничего и уже преодолевший почти два парсека, внезапно и необъяснимо оказался вновь в Солнечной системе, где немедленно разразился паническими радиовоплями во всех доступных ему диапазонах частот. Из хаоса сигналов удалось понять немногое: искусственный интеллект зонда натуральным образом свихнулся, встретившись с тем, чему не находил объяснения.
Потрошение зонда принесло очень немного информации. Несомненно, зонд принял обрывок какого-то сигнала и, заподозрив его в искусственности, попытался дешифровать. Затем было зафиксировано появление перед зондом некоторого количества неизвестных космических тел — зафиксировано по их собственному тепловому излучению, ибо радиолокация не дала ровным счетом ничего. Да и что она могла дать, если отраженный от объектов сигнал попросту не успел достичь приемных антенн зонда? В одно мгновение «Пелопс» был отброшен туда, откуда много лет назад начал свое дальнее странствие.