«Если», 2009 № 04
Шрифт:
Цава наклонилась к ней.
— Люда, — сказала она, — Людочка, возьми себя в руки. Всем трудно… надо поспать…
— Простите, — сказал Варнавский. — Она не виновата. Это я во всем виноват.
— Никто не виноват, Павел, — сказал Штромбергер. — Ну как можно кого-то винить! Все стараются.
— Надо ли? — Варнавский поднялся и первым вышел из комнаты.
— Я отведу Люду? — Светлана Цава обернулась к Штромбергеру.
— Конечно, конечно…
И Павлыш остался вдвоем с толстым математиком.
— Я не хочу! — донесся из коридора голос Людмилы. В ответ невнятно загудел низкий голос Варнавского.
— Вот видите, — сказал
Надо бы продолжить разговор, но глаза слипались. После всех пертурбаций со спуском он потратил еще часа четыре, пока снова поднял «Овод» и отыскал базу — при посадке кораблик промахнулся на полторы тысячи километров.
— Вы отдыхайте, я покажу вашу каюту. Она не очень уютная, там никто не жил, но Светлана принесла вам белье, так что отдыхайте, — сказал Штромбергер.
Каютка оказалась и в самом деле неуютной. В ней раньше хранили какое-то экспедиционное добро. Ящики отодвинули в сторону, накрыли одеялом. Осталось только место для койки.
Но Павлыш и не рассматривал каюту. Он разложил простыни, затем вышел в коридор, к туалету. Пока мылся (вода текла тонкой струйкой — на станции воду экономили, ведь ее приходилось регенерировать), казалось, что вокруг царит тишина. Но потом, выключив воду, Павлыш услышал доносящиеся сквозь стены голоса. Никто на станции не спал. Все говорят… говорят… говорят…
Потом Павлыш вернулся к себе и с наслаждением вытянулся на узкой койке. И заснул.
Проснулся он в середине интересного сна, потому что его звали. Сначала ему показалось, что зовут там, во сне, и он уже поспешил к голосу, но голос настойчиво тащил его из сна, и, просыпаясь и еще цепляясь за сон, Павлыш уже понимал, что он на станции, что его зовут.
— Кто здесь? — спросил он, открывая глаза. Было темно.
— Это я, Людмила, — послышалось в ответ. — Тихо, все спят.
— Да? — Павлыш сразу сел на постели, натягивая одеяло на плечи. В тишине было слышно, как Людмила водит руками по стене, приближаясь.
— Я сяду на край, — сказала она. Койка скрипнула. — Вы лежите, лежите. Я ненадолго. Мне надо сказать несколько слов.
— Сколько времени?
— Третий час, вы уже четыре часа поспали. Я раньше не стала вас будить. Но вы поспали четыре часа.
Голос срывался, был быстрым, нервным. Павлышу показалось, что он видит, как в темноте лихорадочно горят глаза Людмилы. Голос Людмилы отражался от близких стенок каюты. Павлышу стало душно от горячих толчков этого голоса, он хотел зажечь свет, но не помнил, где выключатель.
— Зажгите свет, — попросил он.
— Не надо. Брат увидит. Он не спит. Он все будет преуменьшать. У вас создастся ложное представление, а каждая минута на счету.
— Что же случилось? — Павлыш понял, что тоже говорит шепотом.
— Павел скоро умрет, вы понимаете, он болен, только не показывает вам. И болен безнадежно.
— Почему вы так решили?
— Не надо. Только не надо успокаивать. Я лучше знаю. Это случилось не здесь, а когда мы искали площадку. В прошлом году.
— Вирус Власса?
Павлыш не хотел произносить этих слов. Редкость болезни не уменьшала ее известности. Большинство вирусов и микробов космоса безвредны для людей — уж очень различен метаболизм существ, населяющих другие планеты. Но были и исключения. Вирус Власса — самый коварный и опасный из них. Онтогенез его не был до конца ясен. Почему он попал на безжизненные миры, разбросанные по всей Галактике, какова его первоначальная среда обитания, почему он так редок и в то же время вездесущ? В литературе было описано сорок с небольшим случаев поражения. Описал симптомы и ход заболевания доктор Власе. На базе, где он работал, была лаборатория. Так что у доктора Власса до того дня, когда он умер, была возможность заниматься исследованием вируса. Ему удалось выделить его и даже определить инкубационный период. Правда, впоследствии его пришлось уточнить. Доктор Власе умер через восемь месяцев и шесть дней после заражения (заболел он за шесть дней до смерти), в других случаях инкубационный период затягивался до года. А на станции Проект-4 два гидролога умерли через четыре месяца после заражения. Видно, вирусу, чтобы начать разрушительную деятельность, требовалось приспособиться к приютившему его организму. Затем он брался за дело. Пока что противодействия ему не нашли. И причиной тому не только его удивительная стойкость и изворотливость, но и тот факт, что в Солнечной системе он еще не встречался и активный период его деятельности начинался всего за неделю до гибели человека. Раньше угадать, что человек уже болен, заражен, обречен, было практически невозможно. Когда же маленькие синие пятна, словно брызги чернил, появлялись на шее и в нижней части живота жертвы, больному оставались считанные дни. Даже довезти его до Земли или планеты, где есть большой госпиталь, не удавалось. Павлыш знал, что с будущего года все улетающие в дальний космос будут проходить тест на вирус Власса. Но это нелегко сделать — ведь тысячи и тысячи специалистов годами не бывают на Земле…
— Вирус Власса, — прошептала Людмила. — Вы заметили брызги?
— Я ничего не заметил, — сказал Павлыш. — Предположил. Методом исключения.
— Он умрет, — сказала Людмила. — Вы должны помочь. — Как?
— Вы врач! Вы не имеете права спать. Я все время в лаборатории. Мы должны найти противоядие. У нас еще три или четыре дня.
— Когда появились брызги?
— Появляются каждый раз, — сказала Людмила, — и каждый раз все быстрее.
— Не понял.
— Одевайтесь, только тихо. Я вас жду в коридоре.
Лаборатория на базе оказалась маленькой, чуть больше каюты. Да и приборы там были только самые необходимые, что положены в комплекте. В стандартном контейнере, который включает сам купол станции, — хозяйственное барахло, регенерационные установки… При виде лаборатории Павлыш понял, что ничего путного они здесь не добьются. Большие институты на Земле и на Кроне пытались расколоть тайну вируса Власса, сотни ученых охотились за вирусом во всех концах Галактики, а Павлыш глядел на несколько мензурок, маленький микроскоп, чайные стаканы и массу хозяйственных сосудов и банок, словно кто-то перетащил сюда все, что можно, из камбуза и столовой.
— Бедность, да? — агрессивно спросила Варнавская. — Руки опускаются? Я не могу вам предложить института. И, в конце концов, это все не важно: у меня живая культура вируса, понимаете? Вот здесь.
Она показала на серое пятнышко на предметном стекле под микроскопом. Разумеется, в этот микроскоп не увидишь вирус.
— Я не понял, — сказал Павлыш. — И если это живая культура, как вы говорите, разве можно с ней так работать?
— Испугались? Он не заразный. Я читала.
— Испугался, в первую очередь, за вас, — сказал Павлыш.