«Если», 2012 № 07
Шрифт:
Весь день потратили на воздвижение палаточного городка за пределами крепости. Ночь прошла спокойно, а ранним утром подкатили автобусы с цивилами, взятыми на игру, согласно предписанию, тепленькими, из постелек. Трезвых среди прибывших не было.
Эх, ролевики, ролевики… А ведь подписку давал и о неразглашении! Что касается Славика, его совесть была чиста — никому ни словечка. Разве что соседу по этажу шепнул, ну так это ж сосед: не предупредишь, обидится вусмерть…
Да и сами игротехи, судя по графику заезда, не слишком верили в неукоснительное
Неудачнику по жизни и по игре Вене приказано было остаться в лагере, где со скандалом изымались прихваченные из дому запасы спиртного. Пока мрачный подвал донжона заполнялся конфискованными бутылками, Славик с Савелием Павловичем, везунчики этакие, в составе отряда стражников шли себе налегке к мосту.
Зелень, солнышко, шершавый от влаги воздух.
— Савелий Павлович, — сказал Славик. — А вот… «Храбрость состоит из самолюбия и деревянных нервов…» Откуда это?
Бывший преподаватель внимательно посмотрел на выученика и как будто что-то заподозрил.
— Лев Толстой, — не сразу и как-то больно уж осторожно отозвался он. — «Севастопольские рассказы». Почему ты спрашиваешь?
— Так… Услышал.
А ведь, если вдуматься, государственный переворот ударил по Савелию Павловичу куда больнее, чем по всем прочим. Зануда, конечно, вечно в душу лез, приставал с дурацкими вопросами, но предмет свой любил. А изъяли Гончарова с Толстым из школьной программы — и куда ему податься? Хорошо Петр Маркелович под крылышко взял, пристроил в министерство.
В глубине души Славик готов был посочувствовать Савушке, кабы не одно обстоятельство: а именно — внезапная улыбка, с которой тот признался, что по школе больше не скучает.
— А все-таки, Савелий Павлович, что вы там делаете, в министерстве? Вы же ролевые игры терпеть не могли…
Второй раз Савушка отшутиться не посмел и призадумался, словно бы прикидывая, какую часть правды позволено ему огласить в данном случае.
— Проверяю отдельные произведения, — не слишком убедительно сообщил он.
— На играбельность?
— Пожалуй… да.
— Классику?
— Н-ну… В основном.
Ага. Вот уже кое-что становится понятно. Сидит себе в кабинетике и, послав всех на фиг, почитывает в свое удовольствие любимые книжки.
— А как считаете: по «Севастопольским рассказам» играть можно?
Савелий Павлович улыбнулся вновь.
— Нет.
— Почему нет? Там же оборона Севастополя.
— Оборона-то — оборона… — Иконописное личико зануды Савушки стало тревожно-задумчивым. — Как бы это тебе, Славик, объяснить?.. Понимаешь, большинство людей очень боится заглядывать в себя. И правильно, кстати, делает. Страшноватенько там, знаешь, внутри. Не каждый отважится. Проще себя придумать.
— Как это?
— Так. Устроить внутреннюю ролевую игру. Вот для интереса попроси кого-нибудь рассказать, что он за
— Прошлое придумает?
— Всенепременно! У вас это, если не ошибаюсь, называется квентой. Жизнеописание персонажа вплоть до событий данной игры… То бишь до вашего с ним разговора.
— Нет, но… Прошлое-то по жизни на самом деле было.
— Ты уверен? Прошлое наше настолько нами приукрашено, что, можно сказать, вымышлено. Простой пример: стряслось у тебя давным-давно что-то с кем-то. И вот встретились вы спустя какое-то время, стали задним числом разбираться. Он точно помнит, что все было так, а ты точно помнишь, что по-другому. Ты ему говоришь: «Врешь!» — и он тебе говорит: «Врешь!». А вранья-то и нет никакого. Просто каждый запомнил о себе только хорошее, слепил из этих кусочков автобиографию, вжился в нее и теперь отыгрывает. Ну и чем же это тебе не квента?
— Слушайте, ребята! — не выдержав, вмешался в их разговор один из стражников, мумакоподобный детина в казенной митриловой кольчуге. — Хорош о квенте! Заколебали уже: на полигоне квента, тут тоже квента… Гляньте, погодка какая!
Первая смена в пикете прежде всего замечательна тишиной и покоем. Лежи себе, загорай. Алкаши из цивильных если и попробуют прорваться в магазин, то ближе к вечеру.
— Значит, по-вашему, человек сам о себе никогда правду не скажет? — спросил Славик.
— Он ее даже самому себе не скажет, — ответил со вздохом Савелий Павлович. Оба сидели на обрубке бревна справа от въезда на мост. Рюкзачок, зачем-то прихваченный бывшим педагогом из лагеря, валялся в ногах. — Я ж тебе говорю: нормальный человек никогда себя не исследует — он себя придумывает. Вплоть до недостатков. Да-да, представь! Берет преувеличенные достоинства и объявляет их своими недостатками: слишком я честный, слишком доверчивый, оттого и все мои жизненные неприятности…
— Но со стороны-то его все равно видно!
— Ну это тоже, знаешь, как сказать… Видно-то видно, а вот кого?
— То есть как — кого? Того, на кого глядят…
— А может, того, кто глядит?
Славик не понял. Озадачился.
— Сейчас попробую объяснить, — видя его затруднение, сжалился Савелий Павлович. — Тут такое дело: свои настоящие недостатки мы замечаем только в других. В себе мы их не замечаем. Обрати внимание: трус всегда обвиняет всех в трусости, завистник — в зависти. Поэтому, если хочешь узнать, что перед тобой за человек, спроси, кто его злейший враг, и предложи о нем рассказать. Тут же всю правду о себе и выложит, до последнего грешка.
Славик с неприязнью покосился на собеседника. Ишь! Вознесся… Всех насквозь видит! Проницатель! Око Саурона… «Ой! — тут же спохватился он. — А ведь это я, получается, о себе подумал. Гляжу на Савушку и вижу в нем свои же недостатки…»
Действительно, Славик и впрямь считал себя весьма проницательным человеком, подчас даже гордился своей проницательностью, да и с самооценкой у него дела обстояли неплохо. Словом, неловко ему стало, неприятно. Сморщился, потер лоб и решил вернуть беседу в прежнее русло.