Если покинешь меня
Шрифт:
— Дайте адрес, я поеду туда.
Папаша Кодл выловил из ящика бумажку, старательно переписал адрес на другой листок и под словом «Франкфурт» сделал эффектный росчерк. Катка с волнением читала фамилию мужа, название улицы и зажала бумажку в кулаке, точно боясь ее потерять.
— Вы так добры, как вам удалось узнать?
— Не верь тому, что я добр, — несколько театрально развел он руками и наклонил кудрявую голову набок. — Иногда человек чувствует потребность доставить кому-нибудь радость — даже здесь, в этом паршивом лагере. Это необходимо для самого себя… — Он отмахнулся от ночной бабочки, кружившей над абажуром
— Я хотела бы ехать завтра.
— Поступай как знаешь, девонька. Думаю, что я мог бы тебе кое в чем помочь. Может быть, тебе что-нибудь понадобится в официальных учреждениях. Неизвестно, будет ли у тебя возможность заночевать у мужа. Всякое может случиться…
— Я остановлюсь в гостинице.
— Душечка! — всплеснул руками папаша Кодл. — Посмотришь, что осталось от Франкфурта. Гостиница под открытым небом «На зеленой травке» — мест, наверно, там достаточно! В уцелевших отелях живут американцы, — заключил он повеселев.
У Катки опустились руки. А он встал и начал надевать пиджак. И Медвидек сгреб свои бумаги, готовясь уходить.
— Пардон, чтобы голубка не имела никаких опасений, — тут папаша Кодл просунул одну руку в рукав, тогда как другая зацепилась запонкой манжета за подкладку, и на некоторое время он беспомощно замер, растопырив руки, как огородное чучело, — сообщу тебе, что еду я не один. Иозеф Хаусэггер, ресторатор из Мерцфельда, поедет со мной по своим торговым делам, так что охрана тебе обеспечена, и какая, — сто двадцать кило. О, черт! — выругался он, когда подкладка рукава наконец с треском разорвалась.
Катка в нерешительности глядела в окно, за которым медленно густели сумерки. Этот человек вызывал в ней отвращение, но он разыскал адрес ее мужа, да и зовет ее в присутствии Медвидека совершенно открыто. В лагере есть множество людей похуже его.
— Ну что ж, поеду с вами, — решилась наконец Катка.
Мысли ее были уже далеко отсюда.
Утомившаяся бабочка на секунду присела на стол. В глазах папаши Кодла блеснула зловещая искорка. Он подкрался и метким ударом ладони прихлопнул ее.
* * *
Катка проснулась. «Ашаффенбург», — прочла она на транспаранте, медленно уплывавшем назад в сумраке перрона. Поезд ускорял ход. Сигнальные фонари на стрелках вздрагивали, справа открылась местность, покрытая редким леском.
— Тут граница Шпессарта. Скоро начнутся холмы Веттерау, — важно оповестил Хаусэггер, довольный тем, что Катка наконец выбралась из своего убежища в углу у окна.
Слева близко к железнодорожному полотну подходила излучина серо-зеленой реки.
— Майн! — вскричал Хаусэггер и встал. — Сколько рыбы ловили мы здесь мальчишками! Да, прошли те времена! — произнес он растроганно и потряс двойным подбородком. — А там, — ресторатор взволнованно поддернул штаны и протянул огромную лапу. — Эта башня за рекой — Зелингенштадт. Через несколько минут будет Ганау, господи боже ты мой! Ведь я, милая девушка, родился в Оффенбахе, а оттуда до Франкфурта рукой подать.
Катка подогнула ноги под скамейку. Хаусэггер, топтавшийся у окна, все время задевал ее колени. Он то и дело приходил в восторг и умиление, размахивая руками, теребил свои выразительные усики, — казалось, будто он первый
Папаша Кодл, словно извиняясь за своего приятеля, взглянул на Катку. Потом извлек из кармана ножик и стал глубокомысленно чистить ногти, начав с мизинца.
Катка смотрела на грязные, покрытые рябью воды Майна. Провода за окном бежали вверх, затем переметнулись через телеграфный столб, плавно опустились вниз и снова побежали вверх, и так без конца. С запада надвигалась рваная, растрепанная после дождя туча. Катку всегда тревожили незнакомые, новые места, но теперь она едва замечала их. Пестрый калейдоскоп воспоминаний превратил виды за окном в нечто похожее скорее на декорации.
Ганс, ее светловолосый, голубоглазый Ганс кричит ей что-то, она улавливает лишь обрывки фраз — остальное уносит с его губ ледяной вихрь: «Еще пятьдесят метров, Катка, и мы на вершине!» В жизни у него было только две страсти, так утверждал он вскоре после знакомства: Катка и фотоаппарат. И вот захотелось ему фотографировать с горы Радгошть, хотя в тот день на вершине бушевал такой вихрь, будто нечистая сила устроила там шабаш. Они не могли устоять на ногах и карабкались на четвереньках. Неистовый порыв ветра подхватил Ганса. Пятясь, он влетел прямо в дверь туристского домика. Катка вползла следом. Как же весело смеялись они, сидя у жаркой печки в комнатке с занесенным снегом окном! Быстро смеркалось. Катка, усталая и счастливая, лежала на кровати, и весь остальной мир перестал для нее существовать. Только приглушенный страстный шепот и нежные руки Ганса… Впервые в жизни она падала куда-то, закрыв глаза, охваченная неведомой ранее истомой…
— Ганау! — прокричал Хаусэггер, заглянув из коридора в купе. — Вы только взгляните, что эти мерзавцы сделали из нашего Ганау! Пустыню! Спросите трактир, а вам укажут дыру в земле. Чем им не понравился этот город? Идиоты, могли бы теперь поджаривать свои сытые морды на нашем горном солнышке!
— Замолчи, Иозеф! — прикрикнул на него папаша Кодл, хотя в коридоре не было видно ни одной американской униформы.
Колеса вагонов выстукивали свою однообразную мелодию.
…Однажды утром Ганс крикнул ей наверх, в окно, затемненное ветвями цветущего абрикоса: «Еще полчасика — и мы едем!» Она взглянула вниз: на его круглом подбородке — грязная полоса, голубые, как незабудки, глаза совсем не подходят к его круглой физиономии и стройной, мускулистой фигуре атлета.
Знала она эти «полчасика», когда он начинал возиться в изношенном моторишке престарелого «адлера», раздобытого им где-то во время послевоенного хаоса. В полдень Ганс снова крикнул в окно: «Еще четверть часа!» Потом они обедали у гаража, извлекая из рюкзака продукты, уложенные туда утром для прогулки. В четыре часа дня Катка сварила черный кофе, а в пять они наконец торжественно выехали. Ганс, измазанный, уставший, чувствовал себя именинником. Но, едва одолев десяток километров, мотор начал чихать, силы явно покидали его. «Если бы это была не твоя машина, я бы утащил эту гадину в горы и собственными руками столкнул в Мацоху!» Это действительно был ее автомобиль. Однажды, еще до свадьбы, они играли в шахматы. Он проиграл и потребовал реванша и, войдя в раж, поставил на кон свой «адлер», но скоро проиграл, и Катка завладела автомашиной. С тех пор когда ей приходила охота подразнить Ганса, она напоминала о своих правах на его собственность.