Если судьба выбирает нас…
Шрифт:
Все остальное – как в тумане: и торжественное богослужение, и награждение, и последующий концерт…
Кажется, пел сам Шаляпин.
Более или менее я пришел в себя только на обратном пути, когда лихач [131] вез нас с Литусом в госпиталь. Под цокот копыт по булыжным московским мостовым почему-то думалось о том, какое будущее ждет этот измененный мир. Ведь война идет в гораздо более благоприятном для России варианте. Революцией и не пахнет…
А значит, миллионы людей, которых уже не было бы в живых, которых в дальнейшем погубила бы Гражданская война и голод, все еще ходят по земле, и будущее совершенно
131
Л и х а ч и – извозчики «бизнес-класса». У них были хорошие, ухоженные лошади, лакированные коляски, зачастую на шинах-дутиках. Лихачи, как правило, работали на себя, рассчитывая на богатых клиентов. На лихачах ездили офицеры, кавалеры с дамами, богатые купцы и др.
Все мои знания обесцениваются с исторической точки зрения.
Однако если рассуждать с позиции культуры – я теперь носитель традиций СССР, с его песнями, книгами и фильмами. Ведь теперь многое из того, что я помню, никогда не будет создано из-за отсутствия предпосылок да и самих создателей.
Возможно, в этом мире уже не будет ни Эдуарда Успенского, ни Чебурашки, ни песенки Шаинского, которая так и вертится в голове…
Кстати об искусстве…
Моя шутка с песенкой «Блю канари» получила свое продолжение…
Конечно, о том, что исполнение данной песенки было одним большим приколом, никто, кроме меня, не догадывался. Честно говоря, было немного обидно, что никто не может оценить всего юмора ситуации.
Хотя ценители все же нашлись…
Я как раз совершал вечерний моцион в сквере за больницей. Сегодня прогулка была более продолжительной, так как утром шел дождь и насладиться свежим воздухом в должной мере не удалось.
Находившись, я присел на скамейку – передохнуть. Сейчас немного отдышусь – и в палату. Погода портится, с каждым днем холодает, хотя летнее тепло пока не спешит покидать Москву.
А ведь завтра – первое сентября! Учебный год начинается. Мое семейство уже вернулось в город из нашего имения в Покровском: ведь Федечке завтра в гимназию.
Мои размышления были прерваны появлением санитара.
– Вашбродь, стало быть, господа просили вам передать, – запинаясь, пробубнил мужик, сунув мне в руку белый картонный прямоугольник.
Визитка…
Написано «Фридрих Томас»…
– Постой-ка! Какие господа?
– Дык вон те! – Санитар ткнул кривым толстым пальцем в сторону церкви Грузинской Иконы Божьей Матери.
Я обернулся. У кованой решетки церковной ограды стояли двое прилично одетых господ. Первый – среднего роста, в темно-сером костюме – держал в руках широкополую шляпу, открыв ветру длинные вьющиеся волосы. Второй…
Второй был негром… В светлом костюме и котелке, он стоял, опираясь на щегольскую трость.
Ух ты! Это кто ж такие? Кому же не терпится со мной познакомиться?
– Попроси их подойти! – велел я санитару.
– Добрый вечер, господа! Чем обязан?
– Позвольте представиться… – Негр снял с головы котелок и поклонился: – Фридрих Томас, антрепренер!
Черт! Как я сразу не догадался? Это же знаменитый на всю Москву Мулат Томас, владелец кабаре «Максим» и театра «Аквариум» [132] , что на Большой Садовой. Его имя постоянно попадалось в разделах светской хроники столичных газет, когда я штудировал прессу.
– Кошевский Александр Дмитриевич [133] ,
Вблизи он казался старше. Лет около сорока, пожалуй.
132
Ф р и д р и х Т о м а с – знаменитый московский антрепренер. Кроме кабаре «Максим» и театра «Аквариум», владел также театром «Буфф» и театром в саду «Эрмитаж».
133
К о ш е в с к и й Александр Дмитриевич (1871–1931). Настоящая фамилия Кричевский – композитор, автор оперетты «Возвращение сабинянок», артист оперетты (баритон), талантливый мастер комического жанра, театральный деятель, организатор и директор московского театра-кабаре «Нерыдай» (1921–1924), режиссер и журналист.
– Простите нашу назойливость, господин прапорщик… – вновь вступил в разговор Томас.
– Подпоручик…
– Еще раз прошу прощения! Нас неверно информировали… Однако давайте перейдем к сути нашего знакомства. От некоторых очень уважаемых мною людей я услышал о некой комической итальянской песенке, исполненной несколько дней назад на концерте в этой больнице.
– Госпитале…
– Да-да, простите! Так вот, мы с господином Кошевским решились нарушить ваш покой покорнейшей просьбой. Не будете ли вы так любезны ознакомить нас с данным произведением – хотя бы в письменной форме, – дабы мы могли прославить сие достойнейшее творение на стезе лицедейства? Дело в том, что Александр Дмитриевич снискал себе славу не только непревзойденного артиста оперетты, но и исполнителя комических куплетов. Узнав же о вашей «Голубой канарейке», он загорелся желанием познакомиться с автором и получить ваше соизволение на исполнение песни.
– Видите ли, господа, я не являюсь автором этой песни… – Пауза, взятая мною под видом нерешительного молчания, на самом деле была вызвана совсем другой причиной…
Черт! Чего бы такого соврать? Воспользуюсь готовой отмазкой!
– В детстве, когда мы жили во Владивостоке, я услышал эту забавную песенку от итальянского моряка. Моя няня (во вру – няня) была так любезна, что записала ее на память (гы! – суровый однорукий дядька-казак, записывающий песенку на итальянском, живо промелькнул перед моим внутренним взором). – Переведя дух, я продолжил: – Однако я с радостью передам вам эту песню – ведь в исполнении столь выдающегося артиста она заиграет новыми красками.
На том и порешили…
На следующий день мне доставили нотную тетрадь, а еще через день меня вновь навестил Кошевский. На этот раз в сопровождении оркестратора (так он и выразился) театра «Аквариум» господина Пухлевского Евгения Антоновича, который на самом деле оказался Евно Абрамовичем.
Вместе мы обсудили тонкости исполнения «Блю канари» на различных инструментах, а Пухлевский пообещал представить конечный результат на мое рассмотрение через несколько дней.
Ладно, посмотрим, что у них получится!
13
Со всеми этими музыкальными хлопотами время пролетело незаметно. Близилось 15 сентября и очередная эвакуационная комиссия, которая решит мою дальнейшую судьбу.
Я морально готовился к скорому отбытию на фронт…
Хотя на самом деле фронт не покидал меня все это время – он был со мной, таясь где-то в глубине души. Стресс, который испытывает человек на войне, становится как бы частью его сознания. Психика адаптируется к экстремальному состоянию, да так, что на обратный процесс уходят годы.