Если женщина хочет...
Шрифт:
– С артистическими натурами очень трудно жить, – сказала она, сгорая от желания побольше узнать о взаимоотношениях Паркеров.
Хоуп ничего не оставалось, как согласиться с этим утверждением.
«Мужчины умеют воевать, – с грустью поняла Хоуп в среду днем, чистя морковку к обеду. – Они терпеливее женщин».
Ей очень хотелось закончить битву, но впервые в жизни Хоуп сопротивлялась желанию броситься к мужу, попросить прощения и зажить по-прежнему. В конце концов, на этот раз был не прав именно он. Она просила прощения всю жизнь и наконец поняла, что это было ошибкой. Ее следовало исправить.
Но
В четверг Хоуп молча проводила Мэтта в Центр творчества, а потом отвезла детей в «Ханнибанникинс». То, с какой радостью они бросились к Гизелле, свидетельствовало, что холодная война дала свои плоды. Впрочем, по-другому и не могло быть. Как бы она ни пыталась вести себя нормально в присутствии детей, в коттедже царила настоящая Сибирь. Этому следовало положить конец. «Сегодня же вечером!» – решила Хоуп. Просить прощения она не будет, но они поговорят откровенно и все уладят. Слегка воспрянув духом, Хоуп поехала на новую работу.
Машинно-тракторная станция Эрвина Дональда была расположена в шестнадцати милях от Редлайона, на дороге в Киллар-ни. Офис оказался холодным железобетонным сараем, пристроенным к огромным ангарам с железными дверьми.
– Нам нужен человек, который сидел бы здесь, пока не поправится Мойра, – сказал Эрвин, гигант лет пятидесяти с копной рыжих волос и россыпью веснушек на лице. – На самом деле нужно только отвечать на телефонные звонки, и все. В феврале у нас машины обычно простаивают. До своей болезни жена хотела подготовить кое-какие данные для сборщика налогов, – добавил он, включая в офисе свет.
В крошечном помещении было холоднее, чем снаружи. Ничего удивительного, что бедная Мойра заболела. Удивительно другое – что она до сих пор не умерла от двусторонней пневмонии. Дрожавшая Хоуп обвела взглядом унылые белые стены, стальные каталожные шкафы, старый линолеум на полу и от души понадеялась, что за одним из двух обшарпанных деревянных столов скрывается обогреватель.
– В доме есть параллельный аппарат, поэтому мы давно здесь не были, – извиняющимся тоном сказал Эрвин, как будто впервые заметил, насколько неказист его офис. – Тут есть чайник и пакетики. Туалет дальше по коридору.
Эрвин вытащил из-под стола древний обогреватель и включил его. Хоуп ждала короткого замыкания, но через несколько секунд прибор начал гнать теплый и затхлый воздух. Эрвин объяснил, что именно отвечать на звонки, и ушел, а Хоуп села за стол, решив, что пальто снимать не стоит.
Хоуп выпила две чашки чая, но телефон ни разу не позвонил, и она смертельно заскучала. Неужели следовало отдавать детей в ясли ради того, чтобы два утра в неделю сидеть в ледяном кабинете и смотреть на молчащий телефон? Тут не было даже радио. Она посмотрела на часы. Прошел час. Осталось еще два. Ей захотелось позвонить Мэри-Кейт и спросить, действительно ли Эрвину была нужна помощь или аптекарша силой заставила его взять ее на работу, но это была явная паранойя.
Поскольку от чая ее уже тошнило, а согреться хотелось, Хоуп поднялась и начала открывать каталожные шкафы. Эрвин просил ее только отвечать на звонки, но она была обязана как-то отрабатывать жалованье, если не хотела сойти с ума от скуки. Все документы были свалены в кучу,
К половине первого Хоуп ответила на четыре телефонных звонка и навела порядок в одном ящике. В этой работе было что-то успокаивающее, она так увлеклась, что и думать забыла о ссоре с Мэттом. Листки бумаги не смотрели на нее с укором и не заставляли ощущать чувство вины. Просто лежали и ждали, когда им найдут подходящее место.
Она оставила Эрвину записку с изложением содержания телефонных разговоров, добавила, что слегка навела здесь порядок, выключила обогреватель и ушла, ощущая странное удовлетворение.
Дети вернулись домой уставшие и тихо играли, не обижая друг друга. Воспользовавшись этим, Хоуп быстро поднялась наверх и проверила электронную почту. Она привыкла делать это каждый день на случай, если Сэм или кому-нибудь другому захочется связаться с ней. Покидая Бат, она обещала поддерживать контакт с подругами и действительно получила от них несколько сообщений. Ее поздравляли с Рождеством, желали здоровья и спрашивали, как дела.
Обнаружив послание от Бетси, Хоуп жадно накинулась на него.
«Как ты поживаешь в глуши Керри, дорогая моя ? – писала Бетси. – Господи, как же, должно быть, приятно перестать участвовать в наших крысиных гонках! Извини, что давно не писала, – после Рождества была страшно занята. Дэн готовит кампанию по рекламе пива и сводит меня с ума. Ты ведь знаешь, какими бывают они с Мэттом в такое время. Настоящий кошмар. Дэн говорит, что забыл, что такое семейный обед, поскольку то он, то я работаем допоздна.
В следующую субботу нам предстоит получать премию «Бионик», и мне нужно съездить в Лондон, чтобы приобрести что-нибудь новенькое. Если я не явлюсь туда в наряде от Хлои или кого-нибудь похлеще, на мне поставят крест. Помнишь, как в прошлом году Эрика напялила на себя старое платье из розового бархата, выглядевшее так, словно его сшила ее бабушка? Дэн ужасно огорчится, если я не сумею блеснуть, но у меня совершенно нет на это времени.
Как я завидую тому, что ты можешь возиться с детьми и не обращать внимания на все эти церемонии вручения премий, не думать о нянях, яслях и о том, хорошо ли ты накрасила глаза утром. Какое счастье! Ты уже познакомилась с другими мамашами ? Надеюсь, у тебя появились новые подруги. Утренние встречи за чашкой кофе все еще популярны у неработающих женщин ? Я подумываю написать об этом статью. Рсскажи, как ты поживаешь и собираетесь ли вы с Мэттом в ближайшее время вернуться в лоно цивилизации.
Чао. Бетси».
Хоуп сердито уставилась на экран. «Вернуться в лоно цивилизации»? Какого черта? Неужели Бетси думает, что они попали в Конго четырехвековой давности? Впрочем, остальное не лучше. «Познакомилась с другими мамашами» и «завидую тому, что ты можешь возиться с детьми»… Очевидно, Бетси считает, что она превратилась в зомби и не интересуется ничем, кроме размораживания холодильника. Бетси отправляла своих детей в ясли, когда им исполнялся год, и явно считала, что каждая женщина, поступающая по-другому, либо дура, либо сумасшедшая. Либо то и другое вместе.