Однажды мы под вечер обастояли на старом мосту.Скажи мне, спросил я, до гробазапомнишь вон ласточку ту?И ты отвечала: еще бы!И как мы заплакали оба,как вскрикнула жизнь налету…До завтра, навеки, до гроба —однажды, на старом мосту…
(Из романа «Дар»)
«О нет, мне жизнь не надоела…»
О нет, мне жизнь не надоела,Я жить хочу, я жить люблю,Душа не вовсе охладела,Утратя молодость свою.Еще судьба меня согреет,Романом
гения упьюсь,Мицкевич пусть еще созреет,Кой-чем я сам еще займусь.
(Из романа «Дар»)
«Задумчиво и безнадежно…»
…Монументальное исследование Андрея Белого о ритмах загипнотизировало меня своей системой наглядного отмечания и подсчитывания полуударений… и с той поры, в продолжение почти года – скверного, грешного года, – я старался писать так, чтобы получилась как можно более сложная и богатая схема:
Задумчиво и безнадежнораспространяет аромати неосуществимо нежноуж полуувядает сад…
(Из романа «Дар»)
«В полдень послышался клюнувший ключ…»
В полдень послышался клюнувший ключ и характернотрахнул замок: это с рынка домой Марианна пришла Николавна;шаг ее тяжкий под тошный шумок макинтоша отнесмимо двери на кухню пудовую сетку с продуктами.Муза Российския прозы, простись навсегда с капустнымгекзаметром автора «Москвы».
(Из романа «Дар»)
«Люби лишь то, что редкостно и мнимо…»
Люби лишь то, что редкостно и мнимо,что крадется окраинами сна,что злит глупцов, что смердами казнимо;как родине, будь вымыслу верна.Наш час настал. Собаки и калекиодни не спят. Ночь летняя легка.Автомобиль, проехавший навеки,последнего увез ростовщика.Близ фонаря, с оттенком маскарада,лист жилками зелеными сквозит.У тех ворот – кривая тень Багдада,а та звезда над Пулковом висит.Как звать тебя? Ты полу-Мнемозина,полумерцанье в имени твоем,и странно мне по сумраку Берлинас полувиденьем странствовать вдвоем.Но вот скамья под липой освещенной…Ты оживаешь в судорогах слез:я вижу взор, сей жизнью изумленный,и бледное сияние волос.Есть у меня сравненье на приметедля губ твоих, когда целуешь ты:нагорный снег, мерцающий в Тибете,горячий ключ и в инее цветы.Ночные наши бедные владенья,забор, фонарь, асфальтовую гладьпоставим на туза воображенья,чтоб целый мир у ночи отыграть.Не облака, а горные отроги;костер в лесу, не лампа у окна.О, поклянись, что до конца дорогиты будешь только вымыслу верна…Под липовым цветением мигаетфонарь. Темно, душисто, тихо. Теньпрохожего по тумбе пробегает,как соболь пробегает через пень.За пустырем, как персик, небо тает:вода в огнях, Венеция сквозит, —а улица кончается в Китае,а та звезда над Волгою висит.О, поклянись, что веришь в небылицу,что будешь только вымыслу верна,что не запрешь души своей в темницу,не скажешь, руку протянув: стена.
(Из романа «Дар»)
«Виноград созревал, изваянья в аллеях синели…»
Виноград созревал, изваянья в аллеях синели.Небеса опирались на снежные плечи отчизны…
(Из романа «Дар»)
«Из темноты, для глаз всегда нежданно…»
Из темноты, для глаз всегда нежданно,она, как тень, внезапно появлялась,от родственной стихии отделясь.Сначала освещались только ноги,так ставимые тесно, что казалось:она идет по тонкому канату.Она была в коротком летнем платьеночного цвета – цвета фонарей,темней стволов, лоснящейся панели,бледнее рук ее, темней лица.
(Из романа «Дар»)
«Ума
большого…»
«Философия» Чернышевского поднимается через Фейербаха к энциклопедистам. С другой же стороны, прикладное гегелианство, постепенно левея, шло через того же Фейербаха к Марксу, который в своем «Святом семействе» выражается так:
. . . . . . . . . ума большогоне надобно, чтобы заметить связьмежду ученьем материализмао прирожденной склонности к добру,о равенстве способностей людских,способностей, которые обычнозовутся умственными, о влияньена человека обстоятельств внешних,о всемогущем опыте, о властипривычки, воспитанья, о высокомзначении промышленности всей,о праве нравственном на наслажденье —и коммунизмом.Перевожу стихами, чтобы не было так скучно.
(Из романа «Дар»)
«Что скажет о тебе далекий правнук твой…»
Что скажет о тебе далекий правнук твой,то славя прошлое, то запросто ругая?Что жизнь твоя была ужасна? Что другаямогла бы счастьем быть? Что ты не ждал другой?Что подвиг твой не зря свершался – труд сухойв поэзию добра попутно обращаяи белое чело кандальника венчаяодной воздушною и замкнутой чертой?Увы! Что б ни сказал потомок просвещенный,все так же на ветру, в одежде оживленной,к своим же Истина склоняется перстам,с улыбкой женскою и детскою заботой,как будто в пригоршне рассматривая что-то,из-за плеча ее невидимое нам.
(Из романа «Дар»)
«Прощай же, книга! Для видений…»
Прощай же, книга! Для виденийотсрочки смертной тоже нет.С колен поднимется Евгений,но удаляется поэт.И все же слух не может сразурасстаться с музыкой, рассказудать замереть… судьба самаеще звенит, и для умавнимательного нет границытам, где поставил точку я:продленный призрак бытиясинеет за чертой страницы,как завтрашние облака,и не кончается строка.
(Из романа «Дар»)
Влюбленность
Мы забываем, что влюбленностьне просто поворот лица,а под купавами бездонность,ночная паника пловца.Покуда снится, снись, влюбленность,но пробуждением не мучь,и лучше недоговоренность,чем эта щель и этот луч.Напоминаю, что влюбленностьне явь, что метины не те,что, может быть, потусторонностьприотворилась в темноте.
(Стихотворение Вадима из романа «Look at the Harlequins!»)
1973 г.
Ничья меж смыслом и смычком
Знаменитый прозаик Владимир Набоков-Сирин (1899–1977) всю жизнь осознавал себя поэтом, хотя в этом качестве был гораздо менее известен и признан. Он начал в юности со стихов и писал их всю жизнь, со временем все меньше и все лучше, периодически объединяя в сборники, от первого, «Стихи» 1916 года, до последнего, «Стихи» 1979 года. В книге 1979 года, отбор для которой писатель успел сделать сам, однако вышла она уже после его смерти, пропорционально представлены все этапы его русской поэтической эволюции (за исключением первого юношеского сборника 1916 года), которые можно разделить на годы европейской эмиграции, или «сиринский» период, продолжавшийся до конца тридцатых, – в это время написана основная масса его стихотворных текстов, современниками оцененных невысоко; и собственно набоковский, отмеченный «запоздалым открытием твердого стиля» и «уменьшением продукции» [25] .
25
В сборник 1979 г. Набоков включил значительное число ранее не публиковавшихся, а также не входивших в сборники стихотворений, в основном 1920-х гг., в целом не меняющих представление о Сирине-поэте. Надо также заметить, что сборник представляет Набокова – русского поэта; в него не включены немногочисленные стихотворения, написанные на французском и английском языках, переводы других авторов, от Пушкина до Ходасевича, и автопереводы (см. в издании: Набоков В. В. Стихотворения / Подг. текста, сост., вступ. статья и примеч. М. Э. Маликовой. СПб.: Академический проект, 2002 (Новая Библиотека поэта)).