Есть, господин президент!
Шрифт:
– Не бойтесь, – улыбнулся нам хозяин. – Стены крепкие, еще двести лет простоят. А внутри у меня век двадцать первый, к тому же довольно просторно. Места хватит даже для этого мотоцикла.
И верно: Кунце легко пристроил «кавасаки» в прохладном предбаннике, с пустой вешалкой и нешумным вентилятором под потолком; затем Тринитатский распахнул следующую дверь, и мы – практически без паузы – оказались на кухне хозяина дома… Вернее, мы попали в огромный хозяйский кабинет, который был вдобавок кухней… Точнее, это все-таки была кухня во-первых, а уж во-вторых
Середину комнаты занимал круглый стол, чья крышка, сделанная из темного и светлого дерева, означала единство «инь» и «ян». Работав ресторане «Пекин», должно быть, приобщила хозяина дома к восточной философии. Или он просто купил эту мебель по случаю.
– Не желаете ли для начала заморить червячка? – Всеволод Ларионович нырнул в глубь какого-то громоздкого сооружения, смахивающего на «железную деву» из пыточной камеры, и вернулся к нам с жаровенкой. – Поскольку я не знал, что нынче у меня гости, я с утра не готовил, но от ужина кое-какая мелочишка осталось… Присаживайтесь сюда, извольте пробовать. Зимой это надо разогревать, однако в теплую погоду следует есть холодным.
Мы с Максом разместились у стола на высоких табуретах, и я, конечно же, выбрала себе место со стороны «ян». Каждый из нас получил вилку, ножик, тарелку с тонкими оранжевыми мясными ломтиками – плюс фарфоровую соусницу одну на двоих. Недолго думая, Кунце подцепил ломтик, амкнул мясо, проговорил:
– Прекрасный вкус. Это антрекот, если не ошибаюсь? Тринитатский страдальчески сморщился, а я испугалась, что еще пара таких слов – и острое кулинарное невежество Макса взорвет с трудом наведенный мной мостик к бывшему шеф-повару «Пекина».
Надо было срочно спасать положение. Я облила из соусницы содержимое своей тарелки, отрезала кусочек от ближайшего ломтика, положила в рот и затем, уже неторопливо, стала жевать.
– Окорок, пожалуй, суховат, – сообщила я, едва распробовала, – но благодаря кленовому сиропу это почти не ощущается. К тому же ваш соус, с сахаром, взбитыми яйцами и авиньонской… вру, с дижонской… горчицей добавляет к мясу дополнительную гамму… А вот белого уксуса, мне кажется, все-таки некоторый перебор, я бы скорей добавила пару столовых ложек кукурузного крахмала…
– Именно дижонская горчица, совершенно точно! – Тринитатский захлопал в ладоши. – Авиньонская слишком пряная, она перебила бы мясной аромат… и насчет уксуса согласен, это на любителя. В средние века у этого соуса нашлось бы куда больше поклонников, но кукурузный крахмал, разумеется, был еще Европе незнаком.
Услышав про средние века, Макс с налету кинулся ковать железо, пока горячо. Тем более, тарелка его была уже пуста: если я свою порцию дегустировала, то он свою по-быстрому умял. Даже, по-моему, ни черта не распробовал вкуса. Ну не варвар, а?
– Мы как раз хотели говорить об этом периоде истории, – сказал варвар Кунце. – Быть может, Всеволод Ларионович, вы случайно слышали про один немножко редкий средневековый манускрипт…
Спасибо институтским преподавателям: умение отключать
Опять слушать былину про Бомбаста-растеряху было выше моих сил. Я тупо сосредоточилась на еде, затем стала разглядывать все кухонные навороты. Более половины экспонатов мне не встречалось даже в музее Института питания, на Поварской, а уж там, я была уверена, собрано все – от Лукулла до наших дней. Здесь же я смогла узнать лишь несколько очевидных кастрюль, сковородок, скороварок, сырорезок, соковыжималок, чеснокодавок, лукочисток, мясоотбивок, морковокрошилок, капустошинковательниц, фондюшниц, шашлычниц, фритюрниц, электромельничек для миндаля, а также, конечно, десяток миксеров для кремов разной степени густоты.
Я догадалась, отчего раньше Окрошкин ухитрялся не знакомить меня с Тринитатским: моего учителя, великого теоретика, раздражала сама мысль о том, что земная кухонная практика может оказаться не менее притягательной, чем холодная высота кулинарной теории. Думаю, втайне он опасался, что я переметнусь от него к повару…
Задумавшись, я вернула на место слух много позже, чем следовало бы. Макс, оказывается, давно завершил рассказ, и я ухватила лишь самый хвостик ответной речи Всеволода Ларионовича. Но и по нему поняла, что хозяин дома не отмел эту историю с порога!
– …Не уверен, – говорил Тринитатский, поигрывая чайным ситечком, – что у меня в коллекции манускриптов есть именно тот, который вы ищете, но я согласен, давайте посмотрим. Несколько рукописных книг в моей библиотеке сохранились без титульных листов, поэтому если вы готовы попробовать опознать…
– Готов! – взметнулся с табуретки Кунце. – Хоть сейчас!
Я подивилась его самоуверенности. Но еще больше меня поразили слова про библиотеку. В кухне-кабинете-спальне Тринитатского было много разных разностей. Имелся здесь даже роскошный камин – притом действующий. Чего тут не было, так это книг. Ни одного тома! Не прячет же он их, черт возьми, по кастрюлям?
Словно отвечая на незаданный вопрос, Всеволод Ларионович встал, отошел к стене и надавил на большую синюю кнопку, которая – как я думала – включает один из кухонных агрегатов. Раздался тихий подземный гул. Табуретки и я с ними неторопливо поехали в сторону, а «инь» и «ян» столешницы начали скрипя отодвигаться друг от друга, пока на освободившемся месте не возник фигурный проем. Он подсвечивался снизу, видна была узкая лестница.
– Милости прошу в библиотеку. – Хозяин сделал приглашающий жест. – Я держу ее в подвале, чтобы ни пар, ни запахи кухни, ни малейшие частицы копоти не потревожили книг… Должен признаться, что сам подвал старше дома – века на два. В шестнадцатом столетии каменные своды клали на совесть, и никакой сырости!