Есть ли снег на небе

Шехтер Яков

– Ну не воеводу же! Я бы сразу туда поехал, да моя благоверная задурила голову: давай сначала в Крыницу. А жена не Талмуд, с ней не поспоришь!

«И в самом деле, – подумал Мешулам, – почему бы не поехать? Прямо отсюда, никуда не сворачивая. И почему мне раньше эта мысль не пришла в голову?»

О чудотворце из Лиженска в Галиции знал каждый еврей, хотя его хасидский подход к вере предков разделяли немногие. Большинство придерживалось привычных, устоявшихся взглядов, и Мешулам принадлежал к этому большинству.

Бобовский еврей еще кипятился,

словно раскочегаренный самовар, но Мешулам уже не слушал. Дождавшись Шейну, он немедленно повел ее в пансион, где они остановились, и по дороге объявил:

– Собираем вещи и везем мальчика в Лиженск к цадику.

– Как скажешь, – вяло произнесла Шейна.

Она всегда соглашалась с мужем, даже когда была полна сил и задора, и это ее качество было основой мира в семье и по-настоящему теплых чувств, которых испытывал к ней Мешулам. Он вспомнил слова бобовского еврея про жену и Талмуд и в который раз подумал, как ему повезло с Шейной.

К его удивлению, хозяйка пансиона, узнав о том, что они решили прервать курс лечения и вместо ванн отправиться в Лиженск, раскудахталась, словно квочка:

– Да вы ума сошли! Променять передовые законы современной медицины на пришепетывания какого-то сумасшедшего?

К ней неожиданно присоединился Йонатан:

– За каким чертом тащиться Лиженск? Лучше побудем еще в Крынице!

Но Мешулама уже невозможно было остановить. На следующий день, сразу после ранней молитвы, коляска, в которой сидели Мешулам, Шейна, Йонатан и польский бугай, покатила в сторону Лиженска.

Йонатан по своему обыкновению устроил скандал, не желая подниматься в такую рань. Но бугай попросту вытащил его из кровати, поставил на ноги, заставил умыться, одеться и после легкого завтрака заволок в коляску.

Дорога вилась между склонов покатых гор, заросших густым лесом. Утренние птицы перекликивались среди ветвей, фыркали лошадки, свежий ветерок холодил лица. Внезапная радость надвигающегося счастья охватила Мешулама. Он не понимал, откуда взялась эта радость, не отдавал себе отчета, о каком счастье может идти речь в его положении, но почему-то был твердо убежден в его непременности и уверен в подступающей близости.

Это убежденность охватила его стремительно, как охватывает жениха взгляд невесты, брошенный из-под фаты. Она наполнила душу Мешулама ликованием, согрело его сердце, мгновенно отодвинув на задворки память о бессонных ночах, постоянной усталости и слезах бессилия.

Мешулам не знал, что со вчерашнего дня ребе Элимелех перестал принимать посетителей. Весь год в его приемной толпились люди, евреи и иноверцы приносили цадику свои беды в надежде с его помощью отыскать выход. Ребе принимал очень тщательно, много времени тратя на беседу с каждым. Но с начала месяца элул он с утра до глубокой ночи был занят только подготовкой к Рош а-Шана. Цадик отставлял в сторону все дела, терпящие отлагательство и принимал посетителей лишь в крайних случаях.

Обычные люди в месяце элул чистят свою душу, просматривают дела за прошлый год, готовятся к

суду, принимая правильные решения на будущий. Праведник, глава поколения, чистит душу всего народа. На какие высоты поднимается его душа, в какие пучины низвергается – кто знает? Подробности духовной работы цадика скрыты от глаз людей, слишком велик жар, тяжела ноша. Душа обыкновенного размера может не выдержать и сломаться, словно спичка.

К обеду были уже в Тарнуве. Возчик завел разговор про усталых лошадей, но даже коню было ясно, что он хочет пропустить стаканчик водки. Остановились в еврейском шинке – пообедать и дать лошадям роздых.

– Какого черта мы потеряли на этой помойке? – ворчал Йонатан, презрительно оглядывая грязный пол. – Нет места почище?

– Там, где чище, некошерно, – объясняла сыну Шейна. – А сюда, видимо, бродящее еврейские нищие захаживают за подаянием, вот и натаскали грязи.

Йонатан скорчил презрительную физиономию и наотрез отказался обедать:

– Не люблю помои, пусть даже кошерные.

– Тогда останешься голодным, – спокойно заметил Мешулам.

Странно, но ни ворчливая гуньба сына, ни грязный пол, ни по-настоящему невкусная еда не могли испортить его прекрасного настроения.

Дверь распахнулась, и, словно подтверждая предположение Шейны, в шинок ввалилась ватага нищих. Они расположились в дальнем углу в ожидании щедрости хозяина. В воздухе заструилась вонь давно не мытой одежды, пахнуло потом и горем.

– Дерьмом несет, – буркнул Йонатан. – Пошли отсюда.

Половой принес нищим хлеб и кашу, и те набросились на еду. Один из нищих встал, пересел за соседний с Мешуламом стол, достал книжечку Псалмов и погрузился в чтение.

Йонатан наклонился к отцу и негромко произнес:

– Татэ, посмотри, какой благородный вид у этого нищего.

Мешулам вздрогнул. Йонатан говорил совершенно обычным голосом, как до болезни. Честно говоря, ничего благородного в нищем Мешулам не увидел, но, желая продолжить разговор в таком тоне, ответил шепотом:

– Да, вид действительно благородный.

– Дай ему золотую монету, отец. И попроси благословения.

Мешулам вдохнул поглубже, стараясь сдержать волнение. Он уже забыл, что его сын, его мальчик, может так разговаривать. Не откладывая дело в долгий ящик, он тут же поднялся с места и пересел за стол нищего. Тот оторвался от псалмов и посмотрел на Мешулама. Взгляд у него действительно излучал благородство. Теперь, сидя напротив, он заметил то, что сразу разглядел Йонатан.

– Откуда путь держите? – спросил он для начала разговора.

– Из Лиженска, – ответил нищий, и Мешулам приятно подивился благозвучности его голоса.

– А мы в Лиженск, к цадику.

– Хорошее дело, – одобрил нищий. – Ребе Элимелех воистину святой человек.

– За благословением едем. – Мешулам вдруг почувствовал необычное расположение к этому нищему. – Сын у нас сильно болеет. Вот, – он протянул нищему золотую монету, – пожелайте и вы полного выздоровления моему мальчику.