Естественное убийство – 2. Подозреваемые
Шрифт:
Спасибо бабушке и даже где-то в чём-то матери – если бы не они, то не закончить Алёне институт. Тем более – не закончить его с красным дипломом.
«Счастливый отец» даже не был в курсе. Честно говоря, красивая и здоровая маленькая девочка никогда бы не появилась на свет, если бы сама Алёна была в курсе своего состояния на тот момент, когда её убеждения ещё позволяли сделать аборт. Алёна Соловецкая не была девушкой богобоязненной. Будь она таковой – вряд ли поступила бы в медицинский институт. И тем более стала бы спать с женатым мужиком. Она не воспринимала массу делящихся клеток как существо, наделённое душой, и испытывала бы, сделав аборт в раннем сроке, мук совести не больше, чем испытывает их человек, насадивший дождевого червя на крючок. Если масса делящихся клеток наделена душой – то каждый убиенный вами дождевой червяк навеки лишает вас возможности получения визы
Но Алёне некогда было обо всём этом размышлять – просто потому, что было некогда. Она училась. А тут – роман. А учиться надо. Ну и роман. Нестись по первому свисту в гостиницу, на чужие квартиры и дачи – романтика! И зачёты-экзамены. Объект безумной влюблённости не слишком беспокоился о репродуктивных возможностях юной любовницы. Он с ней отдыхал. А отдых расслабляет. Думать ему было где. В семье. Жена-ровесница, дети-двоечники. Алёна же так влюбилась, что прямо ой! И даже ой-ой-ой! Так влюбляются все молоденькие девочки, особенно если не в ровесников и не в соседа по институтской парте. Ну что такое ровесник-соученик? Малолетка! И всё время рядом. То переживает, что двойку получит, то в носу ковыряет. Очевиден, прозрачен. Прост. Так неинтересно. А если сначала интересно – то быстро надоедает. Алёна не то встречалась, не то влюбилась именно в ровесника-соученика Сеню Соколова. На первом курсе. Или скорее он в неё. Она бы и не обратила внимания, но Сеня всё время был рядом. И ужасно быстро ей надоел. В качестве объекта влюблённости. А в качестве рыцаря, друга-приятеля и даже подружки – с Сеней было весело и надёжно.
Довольно часто они занимались у Алёны дома. И бабушка была спокойна. Встречается с парнем-однокурсником. Уже не первый год. В своей комнате с ним занимается. А чем – атласами Синельникова и Елисеева или чем-то другим – не так уж и важно. Главное – под крышей дома, и то ладно. Да и мальчик хороший, жаль только, не из Москвы. Хотя почему это «жаль»? Где жить у Алёны есть. И значит, и у него будет. Сеня бабушке нравился. Шумный, но заботливый. Неуклюжий, но внимательный. Всегда не для проформы, а от души поинтересуется, как дела. И будет слушать и даже сочувствовать стариковским пустякам. Алёна никогда не сочувствует. Выслушает и: «Ба! Ну чего ты ноешь? Ты что-то изменишь, если будешь по двадцать раз повторять одно и то же?» Дочери – той и вовсе некогда. Из романа в роман бросается, чёрная вдова. Прости господи за такие шутки, но тут иначе и не скажешь. Нет-нет, и внучка, и дочка любят, но вот чтобы выслушать лишний раз – так нет! А много ли пожилой женщине надо? Вот Сеня – тот человек. Хороший муж будет у внучки. В белом халате. Смолоду и один на всю жизнь. Дай-то бог! Будьте счастливы, дети!
Но «дети» если чем-то, кроме учебников, и занимались – так только в фантазиях Алёниной бабушки. Хотя нет, занимались! Но не тем, чем в мечтах стареющей добрячки, желающей всем хорошего и ещё лучшего. Кроме анатомии и физиологии – исключительно по учебникам и руководствам! – они ещё очень много разговаривали. Вернее, Алёна Соловецкая рассказывала Семёну Соколову про свою огромную любовь. А Семён Соколов про огромную любовь Алёны Соловецкой выслушивал. Неизменная карма всех добродушных людей – выслушивать про чужую любовь.
Случилась любовь Алёны Соловецкой внезапно, как и всё, что огромных размеров. В норме с человеком ничего такого, огромных размеров, не случается. Человек – животное пугливое и небольшое, потому всегда предпочтёт что-нибудь размером попривычней, поудобнее для использования. Потому всё слишком огромное – деньги, эмоции, плита бетонного перекрытия или ведёрная сифонная клизма – обрушивается на нормального человека внезапно. Можно, конечно, спорить. Но ещё ни один нормальный человек, отправляясь на рынок за килограммом творога, не вернулся оттуда с цистерной молока. Вот шёл-шёл себе за килограммом творога, размышляя по дороге о том, будет ли сегодня именно та бабка, у которой он всегда берёт творог, а тут вдруг цистерна молока. Дорого, ненужно и морока. Но – внезапно вспыхнувшее, совершенно иррациональное чувство – и вот у тебя цистерна молока. Ненужная цистерна молока – это порыв. А вовсе не большое и светлое чувство. Светлое и большое чувство – это как раз тот самый килограмм творога. Из года в год, у одной и той же бабки, за одним и тем же прилавком, пока бабкина смерть не разлучит человека с этим конкретным творогом.
Так вот и с Алёной это небезопасное, по определению, огромное приключилось совершенно спонтанно. Она драила полы в хирургическом отделении госпиталя – в том самом отделении, где врачевал Алексей Всеволодович Северный, доктор медицинских наук, профессор, полковник и вообще матёрый человечище. Было уже поздно, когда Алёна обрабатывала шваброй коридор, но человечище был у себя в кабинете. И, судя по всему, не один. Студентка-санитарка Соловецкая как раз выполняла очередной манёвр с эмалированным ведром под дверью этого самого кабинета. Дверь, разумеется, внезапно распахнулась. Во всю ширь проёма пропуская здоровенного мужика, всё ещё шумно за что-то А.В. Северного благодарящего красивым баритоном, всё ещё шумно его в чём-то приятном заверяющего, всё ещё с повёрнутой в сторону врача, а вовсе не по ходу движения тела, головой. И вот пока голова благодарного исцелённого пациента общалась с профессором Северным, тело его врезалось в ведро с грязной уже водой. Ведро, разумеется, в долгу не осталось – перевернулось, обляпав запоздалого посетителя хирургического отделения госпиталя мутной жижей. Алёна немедленно брякнулась ниц и начала ликвидировать последствия форс-мажора, виновато тараторя свои извинения в ответ на громогласные возмущённые тирады. Но как только она отжала тряпку, выпрямилась в полный рост и посмотрела неумолкающему Баритону в лицо, Баритон заткнулся. На полуслове.
–Какая красивая! – вырвалось у Баритона.
–Это наша санитарка. Молоденькая ещё совсем, неопытная. Студентка, – извиняющимся тоном проговорил профессор Северный. – Алёна, ну разве можно вёдра под дверьми ставить?! – строго обратился он тут же к санитарке Соловецкой.
–Нельзя, ещё раз извините, я виновата, я уберу, – скороговоркой проговорила покрасневшая и виноватая Алёна.
–Нет, ну какая красивая! – ещё раз повторил Баритон, совершенно забыв о том, что у него мокрые брюки.
Алёна, неловко пятясь, ретировалась.
Ранним утром её вызвали в приёмный покой.
–Соловецкая! Тебя тут какой-то мужик спрашивает, – зевая, бесстрастно сообщила ей санитарка по внутреннему телефону.
На ступеньках стоял облитый вчера дядька. С букетом роз. С очень большим букетом роз.
Господи, много ли надо молоденькой дурочке, будь она сто раз умница? Букет роз, ресторан, машина, пара шрамов на мощном торсе, пара ласковых слов, немного пыли в юные очи и немного таинственности на девственные уши. Всё это, плюс невольно любимый ореол участия в боевых действиях там-сям по миру – образ «защитника» впитан Алёниным поколением с кефиром из школьной столовой, – и делай с девчонкой что хочешь. Что Баритон и делал.
Много ли надо утомлённому жизнью кадровому военному в отставке не столько по возрасту и стажу, сколько по серьёзности ранений? Много. Только он за это не собирался платить. Есть боевая задача. И её надо решить. С минимальными потерями. Баритон и решал. Со стратегией и тактикой у него всё было в порядке. А уж учитывая неопытность противника и отлично просматриваемые с позиций его зрелости слабые точки…
Это так прозрачно, что от этого ещё более гадко.
Но тогда Алёна не замечала ничего. Ни того, что несётся по первому свисту, частенько пропуская занятия. Ни того, что он вовремя доставляет её домой. Не соображала, что он просто затыкает ею свободное время. Не думала о том, что ему домой тоже надо вовремя.
Не удивлялась тому, что Баритон сразу же поставил её в известность о наличии жены и детей. Взрослый дядька, в два раза старше её. Чему удивляться? Ей ничего такого, вроде немедленного предложения руки и сердца, и не надо – так ей с ним было хорошо. Ей казалось, что Баритон – это покой, защита и всё такое. Вероятно, исключительно из-за того, что он взрослый мужчина. Скорее всего, это произошло потому, что у Алёны Соловецкой никогда не было папы. Были дядя Коля и дядя Вова. И они к ней очень хорошо относились. Но папы – такого папы, на чьей мощной спине можно полежать, в чью мощную лапищу уткнуться лицом, – у неё никогда не было. В Алёниной глупой двадцатилетней головке попутались контакты. Она с восторгом рассказывала Сене, какой он прекрасный, Баритон. Нет: Какой Он Прекрасный, Баритон! Он просто безупречен! И Сеня его мрачно ненавидел. Мрачно, но молча. У Сени не было денег на розы, рестораны и гостиницы. У Сени не было мощной выи и шрамов по всему телу, так украшающих мужчину. У Сени не было в запасе кучи увлекательных историй для очарования малолетних дурочек. И Сеня не мог (и слава богам – так и не научился) манипулировать женщинами. Что Баритон умел в совершенстве.