Эта милая Людмила
Шрифт:
— Не! Не! — искренне признался Пантя. — Ухи оторвать тебе могу! И нос оторвать могу! Развяжи мене!
— Ну тогда и лежи! — рассердилась эта милая Людмила. — Пока на ТЕБЕ грузовик не наедет! Или трактор! А ещё лучше — бульдозер!
— Не! Не! Не-е-е-е… — таким жалобным голосом пропищал Пантя, что она сразу же пожалела его, но строгим тоном приказала:
— Повтори за мной: пожалуйста, развяжи меня.
— Ррррррррразвяжи мене!!!!!
— Не рррррррразвяжу я ТЕБЕ, — передразнила эта милая Людмила, — пока ты МЕНЕ не скажешь «пожалуйста»!
Пантя
— Развяжи мене… а я тебе… ничего не буду… ну развяжи мене… — И он сделал отчаяннейшую попытку произнести абсолютно непривычное для него слово: — Пжа… жла… ласта…
— Ну, молодец! — не то насмешливо, не то искренне похвалила эта милая Людмила, принялась распутывать верёвку, восторженно или насмешливо повторяя: — Молодец, молодец, просто молодчина! Конечно, «пожалуйста» — очень трудное слово. Недаром так нелегко приучить к нему детей. Но я с тобой позанимаюсь, и ты осилишь его.
Пантя уже стоял во весь рост, и ловкие Людмилины пальцы быстро освобождали его от веревки.
Даже и не знаю, уважаемые читатели, как мне передать необычайнейшие ощущения, которые сейчас испытывал злостный хулиган. Проще всего было бы сказать, что он ничегошеньки не понимал. Всего в жизни он привык добиваться угрозами, грубостью, наглостью, запугиваниями, жестокостью, а тут… какая-то махонькая — муха по сравнению с ним, верзилой! — девчонка заставила его просить, он ПОСЛУШАЛСЯ её, и она выполнила его просьбу из-за одного только слова. И уже во второй раз не испугалась его, которого все боялись.
— Вот ты и свободен. Забыла, как тебя звать?
Все ещё ничегошеньки не соображая, кроме того, что какая-то махонькая — муха по сравнению с ним, верзилой! — девчонка освободила его, и не из-за страха перед ним, а из-за одного только слова, Пантя от старания наинапряжённейше выговорил, почти с болью шевеля губами:
— Пжа… жла… ласта…
— Да просто пожалуйста! По-жа-луй-ста! — Эта милая Людмила громко и звонко рассмеялась. — Ничего, ничего, под моим непосредственным руководством научишься выговаривать и не менее, видимо, трудное для ТЕБЕ ещё одно слово — спасибо. Как тебя зовут?
— Пантя.
— Странное имя. Ни разу не слышала ничего подобного. Пан-тя. А ещё как тебя можно, звать?
— Пантя… лей.
— А-а-а, Пантелеймон! Роскошное имя! Редкое!
— Не, не! — отмахнулся Пантя. — Так мене только в милиции зовут.
— Значит, ты и в милиции побывал! — Эта милая Людмила сразу стала серьёзной. — Значит, ещё интереснее будет заниматься с тобой перевоспитательной работой. Ну, а МЕНЕ зовут Людмилой. Научу, научу я ТЕБЕ правильно говорить! Пора по домам, к сожалению. МЕНЕ было бы очень любопытно расспросить ТЕБЕ о твоей жизни. Но ведь мы ещё увидимся? Иди, иди. А то дома тебе попадёт. Очень уже поздно.
— Не, не! — Пантя замахал длиннющими ручищами. — Не попадёт. Мене домой не пустят. Спят.
— Чепуха какая. А где же ты спать будешь?
Пантя
— Я вот… есть хочу! Здорово есть мене охота! — И он вздохнул так непроизвольно, громко, жалобно и беспомощно, что эта милая Людмила скомандовала не свойственным ей, грубым тоном:
— А ну жди меня здесь! Накормлю! Безобразие какое!
Вам, конечно, известно, уважаемые читатели, такое совершенно разумное правило: сначала подумай, а потом делай. Но есть у данного совершенно разумного правила, впрочем, как и у всякого правила, исключение: сначала сделай, а затем подумай. И если, например, человек очень хочет есть, то сначала накорми его, а уж потом разузнай, по каким причинам он оказался голодным.
Тётя Ариадна Аркадьевна с котом сидели перед телевизором, точнее говоря, Кошмар настороженно подремывал, удивляясь, почему благодетельница не ложится спать, но надеясь ещё вкусно и обильно второй раз поужинать. Настроение у него было вроде бы распрекрасное: особка исчезла, значит, ему не о чем беспокоиться, опять он здесь единственная любовь.
Не замечал самоуверенный, самодовольный и самонадеянный Кошмар, что благодетельница не обращает ни на него, ни на телевизор никакого внимания, что глаза её полны слез, что давным-давно она сидит неподвижно, будто окаменев.
И лишь когда в комнатку стремительно ворвалась особка, Кошмар сразу почуял, что его благополучие всё ещё под опасной угрозой.
— Дорогая тётечка, простите, что я так задержалась, — виновато и торопливо сказала эта милая Людмила, — но мне пришлось спасать Пантю, а сейчас его необходимо накормить. Он очень хочет есть, и ему даже ночевать негде!
— Можешь делать всё, что взбредет в твою голову, — после долгого молчания еле-еле-еле слышно прошептала тётя Ариадна Аркадьевна и чуть-чуть-чуть громче добавила: — Если злостный хулиган дороже те-бе, чем я, можешь делать всё, абсолютно всё, что взбредет в твою голову. Завтра мы расстанемся, как я и предполагала и предупреждала те-бя.
— Пусть он злостный хулиган, — голос этой милой Людмилы дрогнул от несдерживаемого сожаления, — но сейчас он просто голодный человек.
— Иди, иди, иди, иди…
— И никуда я завтра не уеду. Если вы даже и выгоните меня… Тем более, никто не знает, что ещё может случиться завтра.
— Да иди же, иди же, иди же, иди же…
Кошмар очень удовлетворённо разлегся, вытянув передние лапы, как бы указывая особке на дверь — вон, мол.
— Он, может быть, потому и злостный хулиган, что его дома не кормят регулярно.
— Я, кажется, сказала: делай до утра всё, что хочешь. Постель те-бе приготовлена в соседней комнатке.
— Ах, как мне жаль, тётечка, что я невольно так часто огорчаю вас! — печально воскликнула эта милая Людмила. — Но, честное слово, вот увидите, что я сумею и порадовать вас! Ведь я вас полюбила!
Она выбежала из комнаты, не расслышав, как тётя Ариадна Аркадьевна с большой горечью призналась:
— Злостный хулиган те-бе дороже меня. Теперь это называется, видите ли, любовью… — И она неожиданно прошептала: — Но как добра…