Эта милая Людмила
Шрифт:
И он страшно боялся, что кто-нибудь когда-нибудь разрушит его шалашик. И сейчас он даже прибавил шагу, испуганно подумав, что шалашика уже может не быть!
Так вот и устроены все хулиганы на всем свете: сами другим гадости делать считают своим долгом и правом, а их, представьте себе, обижать нельзя — очень они обидятся.
Шалашик был на месте, цел и невредим. Пантя пролез в него и с великим блаженством вытянулся на сене, правда ноги его остались почти все снаружи, но вскоре он подтянул их, свернулся калачиком и, вспомнив эту милую Людмилу, похожую на его маму, сладко-сладко и крепко-крепко
Но проснулся Пантя в отвратительнейшем настроении, до того отвратительнейшем, что сразу очень постарался снова заснуть. Ничего из этого не получилось. Наоборот, чем старательнее снова хотел заснуть Пантя, тем отвратительнее становилось настроение. И если бы он ощущал себя злостным хулиганом, то немедля бросился бы в посёлок и натворил бы столько пакостей людям, кошкам и мухам, что настроение у него стало бы распрекрасным.
У Панти даже голова болела с каждой минутой всё сильнее от ужаснейшего настроения. Он выполз из шалашика и по полю направился к дороге в посёлок и только недалеко от обочины сообразил, что идёт на четвереньках. Пантя до того рассвирепел, что сразу потерял всякую возможность думать, и вместо того, чтобы подняться на ноги, яростно запрыгал на четвереньках вперёд.
Если вы спросите меня, уважаемые читатели, чем же объясняется странное поведение Панти, я, конечно, постараюсь вам ответить, но недостаточно убеждён, что мое объяснение можно считать исчерпывающим.
Вы только представьте себе, ЧТО творилось в непропорционально маленькой голове злостного хулигана Пантелеймона Зыкина по прозвищу Пантя вчера! А что произошло в его сердце, о свойствах которого он раньше и не подозревал! Он даже на какое-то время перестал ощущать себя злостным хулиганом и рыдал подобно нормальному человеку, и осмыслить всё это ему было просто не под силу. Переживать Пантя мог, но ничего толком понять из происходившего пока ещё был не способен.
А если к этому добавить и острое опасение, что разынтересный и распрекрасный для него вчерашний день больше уже никогда не повторится, — тогда только одно и остается, что прыгать на четвереньках!
Наконец-то устав, просто вымотавшись до изнеможения, Пантя рухнул на землю и услышал над собой голос:
— Что с вами, дяденька?
Пантя глянул одним глазом вверх, увидел что-то очень длинное в брюках и пробурчал:
— А какое тебе дело, тётенька?
— Но вы как-то ужасно странно прыгали на четвереньках, — раздалось в ответ. — Я сначала даже не поверила, что это человек.
— А кто ж я, по-твоему, — сразу разозлившись, пропищал Пантя, — козёл, что ли? Или лягушка?
— Я оценила ваш юмор. Но ведь люди так не прыгают ни с того ни с сего, дяденька.
— Какой я тебе дяденька?! — Пантя вскочил на ноги и увидел, что перед ним стоит вовсе не тётенька, а длиннющая, чуть ли не с него ростом девочка с голубыми волосами, за которой он вчера подглядывал целый день. — Да и ты тоже не тётенька… Ну, чего стоишь? Чего тебе от мене надо?
— Мне от тебя ничего не надо, — грустно ответила девочка. — А что ты так рано в лесу делал? Ведь сейчас, — она взглянула на маленькие ручные часики, — всего-навсего половина седьмого. Многие люди ещё спят.
— Деньги у тебе есть? — вдруг
— Немного есть. А что?
— Сколько?
— Рубль с мелочью.
— Давай! — И Пантя протянул свои длиннющие ручища ладонями вверх. — Ну!
— А почему, собственно, я должна отдавать тебе деньги? — удивилась девочка. — Они мне самой могут пригодиться. А тебе для чего деньги нужны? — живо поинтересовалась она. — Да и вообще, прежде чем просить взаймы, надо хотя бы познакомиться. Тебя как зовут?
— Мене зовут Пантя. А ты деньги скорей давай. Некогда мене с тобой тут…
— Так ты и есть тот самый злостный хулиган? — поразилась девочка. — Мне о тебе рассказывали. Меня зовут Голгофа, но ты можешь называть меня Цаплей. Я не обижусь.
— Деньги, деньги, деньги, Цапля, давай!
Голгофа внимательно посмотрела на Пантю и задумчиво ответила:
— Я бы могла отдать тебе деньги. Только помоги мне куда-нибудь спрятаться.
— Это как? Куда спрятаться? Зачем?
— Да хоть куда, но только чтобы никто не знал, где я, хотя бы до вечера. Понимаешь?
— Не, — признался Пантя. — Ты деньги мене скорей давай… А почему ты мене не боишься? — пропищал он обиженно и угрожающе, хотя и пискляво, добавил: — Ведь я могу тебе ухи оторвать. И нос.
— Не болтай глупостей, — отмахнулась Голгофа. — Не такой же ты дурак, чтобы драться с девочкой. Отдам я тебе деньги, только посоветуй мне, пожалуйста, где спрятаться хотя бы до вечера. Понимаешь, меня ищет мой па-па. А нам надо идти в многодневный поход. И если папа меня найдёт, ни в какой поход я не пойду. И жизни мне никакой от папы не будет.
Панте надо было всё это осмыслить, и Голгофа терпеливо ждала, но уж больно долго он соображал, и она спросила недовольно:
— Сколько можно ждать?
А Пантя в это время думал вовсе не о том, куда спрятать эту длинноногую Цаплю в брюках и с голубыми волосами. В его непропорционально маленькой голове возникли, если так можно выразиться, вчерашние мысли, а сердце точно так же, как вчера, сильно забилось. В нём появилась, неизвестно откуда, совсем-пресовсем махонькая надежда, что и сегодня жить будет интересно.
— Айда! — решительно предложил он, быстро зашагал по полю к лесу, а Голгофа, ни о чем не спросив, подхватила свою большую сумку и направилась следом.
Мне, уважаемые читатели, долгое время поведение Голгофы в данном эпизоде было не очень понятно. Действительно, почему она не испугалась Панти? Почему она решила уйти от всех, ни с кем не посоветовавшись, и спрятаться от всех?
Но постепенно мне удалось найти объяснение её поведению.
Всю жизнь Голгофа, начиная с пеленочного возраста и по сей день, была окружена таким неуёмным, беспрерывным, сверхпредельным вниманием, что не обладала никакой, самой маломальской самостоятельностью. Родители и бабушка почти ни на минуту не оставляли её одну. Голгофа была нормальной, здоровой, умной девочкой, а с ней обращались как с больной и, простите, бестолковой, которая будто бы без них ни на что не способна. Взрослые называют это заботой о ребенке, на самом же деле это обыкновенное ОКУКЛИВАНИЕ, то есть воспитание из нормального ребенка живой говорящей куклы.