Этика Михаила Булгакова

Мирер Александр Исаакович

У Булгакова все перечисленное делает слуга Воланда, Азазелло. Ему и придан облик Форкиады: «рыжий, с желтым клыком, с бельмом на левом глазу». (По греческому мифу, использованному Гете, Форкиады имеют один глаз и один зуб на троих. «Зажмурь свой глаз один и выставь клык, // И в профиль ты наш вылитый двойник», — говорит горгона Мефистофелю (с. 330).)

Итак, первый из «трех сильных» — Азазелло, он пользуется не шпагою, как дьявол XVI века, а «черным автоматическим пистолетом», но владеет своим оружием не менее виртуозно, чем Мефистофель шпагой («Я бьюсь как с дьяволом самим!» — воскликнул Валентин перед смертью). Мефистофелева шпага оставлена самому владыке как знак судейского достоинства, но знак амбивалентный — Воланд шарит ею под диваном, выгоняя шута, и ею же подает сигнал к казни — а палачом служит тот же Азазелло…

Этот герой в своем роде еще более

химеричен, чем Воланд; во всяком случае, элементы, его создающие, кажутся на первый взгляд несовместимыми: наследник Мефистофеля и его же наемный слуга. Он характеризует себя почти теми же словами, что и первый из «трех сильных»: «Надавать администратору по морде, или выставить дядю из дому, или подстрелить кого-нибудь… это моя прямая специальность» (643). Но — вот какая странность — камзол Мефисто тесен Азазелло. На этого черта-прислужника не замахнешься крестным знамением — он рявкнет: «Отрежу руку!» — да и был таков. Потом, его имя; о важности имен для понимания символических систем «Мастера» мы только что говорили. Так вот, «Азазелло» — имя по звучанию итальянское; на деле же ему придано итальянское окончание, а имя древнееврейское: Азазел или Азазель [43] . Оно обозначает, что в химерическом естестве этого героя фаустианские элементы не являются главными деталями. Основу химеры, достойной украсить фронтон Нотр-Дам, составляет «демон безводной пустыни, демон-убийца» (795) — так рекомендует Азазелло сам Булгаков. Столь прямые указания в «Мастере» даются крайне редко, и всегда неспроста.

43

Имя Азазелло и его слова: «Мессир, мне больше нравится Рим!» — вместе с обращениями «мессир» и «донна», возможно, являются указаниями на то, что Воланд имеет постоянную резиденцию в Риме. Такой поворот не неожидан — в православной и особенно в протестантской традиции очень принято отождествлять папский престол с сатанинским.

В «Брокгаузе-Ефроне» [44] , энциклопедии, почитаемой Булгаковым, имеется статья «Азазел». Там сообщается, что Азазелу приносили в жертву козла, и при этом еще одного козла отпускали в пустыню (отсюда «козел отпущения») [45] . От этой двойной жертвы пошла, по «Брокгаузу», жертва тела Христова. Далее сообщается, что по еврейскому преданию Азазел суть ангел, сброшенный с неба; что у древних христиан его имя было именем сатаны, а у арабов — злого духа.

44

Энциклопедический словарь Брокгауз-Ефрон, 1900.

45

В Библии: Лев. XVI, 8. Упоминается также в апокрифической «Книге Еноха», VIII и в талмудической литературе. См. также статью «Азазель» в энциклопедии «Мифы народов мира». М., 1980.

Выходит, что на службе у Воланда состоит древнейший из дьяволов, сам претендовавший на трон сатаны.

Это — предельное возвеличение Воланда.

О других химерических элементах Азазелло чуть позже. Остановимся прежде на шестой фигуре булгаковского пандемониума, фигуре странной, ибо она в некотором роде эмансипирована от Воланда, и в некотором же роде ей подчинен Азазелло.

Вот сцена казни барона Майгеля: «Барон стал бледнее, чем Абадонна, который был исключительно бледен по своей природе, а затем произошло что-то странное. Абадонна оказался перед бароном и на секунду снял свои очки. В тот же момент что-то сверкнуло в руках Азазелло, что-то негромко хлопнуло как в ладоши, барон стал падать навзничь, алая кровь брызнула у него из груди…» (690). Азазелло исполнил приговор Воланда, произнесенный несколькими секундами раньше, но обратите внимание — лишь после того, как Абадонна снял очки. Действительно — «что-то странное»: слуга и личный палач самого мессира, сам по себе могущественный дьявол, действует по сигналу третьего лица.

14. «Аваддон и смерть»

…С неподвижным взглядом,

Как белый мрамор холоден и нем,

Как Аббадона грозный, новым адом

Испуганный, но помнящий Эдем…

М. Лермонтов. «Сашка»

Абадонна уже был представлен читателю. Сначала —

заочно. На глобусе Воланда взлетает клуб черного дыма, и Маргарита видит «маленькую женскую фигурку, лежащую на земле, а возле нее в луже крови разметавшего руки маленького ребенка.

— Вот и все, — улыбаясь, сказал Воланд, — он не успел нагрешить. Работа Абадонны безукоризнена» (675).

Это странно и пугающе. Воланд редко отдает приказы о смертной казни, и то по строжайшему отбору и после суда (или, по крайней мере, приговора). А тут — убийство заведомо невинного существа, убийство ребенка! Может быть, это ответ на вопрос Ивана Карамазова — страдания детей идут от злодея-сатаны? Ведь мессир улыбается — радуется… Но вчитаемся внимательнее: «работа безукоризненна» — убит сразу; не страдая, обрел смерть. А смерти ведь нет — как учил Иешуа Га-Ноцри… Не грешившее дитя без страданий попадет в рай, и мать с ним в смерти не разлучена. Быстрая смерть — милосердие; Мастера и Маргариту тоже спасают смертью. Вдумаемся — какое ужасное спасение!

В этом слышится мучительное противоречие: светлое «смерти нет» Иешуа, весеннее, радостное слово — и ребенок в луже крови.

Это — единственная точка в книге, где Воланд показывает себя настоящим дьяволом. Точка, в которой впервые появляется грозный, немой, мраморно-белый — по Лермонтову — демон-палач, стократ более страшный, чем Азазелло.

Боюсь, что мы ничего не поймем в «Мастере», если не найдем этического обоснования формулы Воланда: «Он не успел нагрешить». Судейская справедливость, любые рассуждения о двойственности понятий зла и добра рушатся, ибо сердцем мы знаем твердо: смерти ребенка нельзя радоваться.

Что же, начнем разбираться по привычному порядку. В «Брокгаузе» есть статья «Аваддон»: «Аваддон по евр. — уничтожение, прекращение бытия, нечто в роде буддийского нирвана, употребляется в Ветхом Завете синонимом смерти и преисподней: „Аваддон и смерть говорят…“ (Иов, 28, 22), „Преисподняя и Аваддон…“ (Притч. Сол. 15, 11). В Откровении св. Иоанна (9, 11) А. представляется особым духовным существом, как ангел бездны, „имя которому по-евр. Аваддон, по-гречески Аполион“.

Итак, булгаковская трактовка Абадонны прямо идет из энциклопедии: уничтожение бытия есть вид нирваны, т. е. отрешения и спокойствия. Если обратиться к источникам, образ демона-палача станет еще насыщенней и грозней. Притчи Соломоновы как бы обосновывают три казни, исполненные по приказу Воланда в Москве (Берлиоза, Майгеля, Бенгальского): «Злое наказание —уклоняющемуся от пути, и ненавидящий обличение погибнет. Преисподняя и Аваддон открыты пред Господом, тем более сердца сынов человеческих» [46] .

46

Притч. XV, 10, 11.

Тройка казненных — литературный босс, шпион и бесстыдный враль конферансье — есть «уклонившиеся от пути» и, разумеется, «ненавидящие обличение» своей скверны — такие уж у них профессии. Но «злое наказание» — через Аваддона — идет не от Бога, а от сатаны. И ему открыты «сердца сынов человеческих»…

По Апокалипсису, Аваддон — не «духовное существо», как почему-то оценил его автор статьи «Брокгауза». Он — руководитель одной из казней Страшного суда, царь чудовищной саранчи, вышедшей из «кладезя бездны». «И дано ей не убивать их (людей. — А. З.), а только мучить… В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них» [47] .

47

Откр. IX, 5, 6.

По Иоанну Богослову, Аваддон мучит без убийства, по Булгакову, Абадонна убивает без мучительства. Для Булгакова совершенно неприемлема главная апокалиптическая линия — Божье руководство мучительством. По Иоанну, ангел выпускает Аваддона из бездны. У Булгакова это делает Воланд. Снова сатана заменяет Бога…

Наконец, в Книге Иова — третья трактовка этого образа. «Откуда не исходит премудрость? и где место разума? Сокрыта она от очей всего живущего. …Аваддон и смерть говорят: „ушами нашими слышали мы слух о ней“. Бог знает путь ее, и Он ведает место ее» [48] .

48

Иов. XXVIII, 20, 22.