Это Америка
Шрифт:
— Не хочу оставлять в Израиле, это лучшая память о моем Мишеньке.
Леня обнял Розу и незаметно сунул ей в сумочку тысячу долларов. Яша стоял и плакал, вытирая слезы. Маруся настойчиво говорила ему:
— Ты за могилкой-то следи, следи за могилкой-то…
Чувствительный Яша кивал головой и продолжал плакать.
В Риме Роза долго ходила в русское посольство и добивалась, чтобы Марусю отправили обратно в Советский Союз. Пронять посольских работников, бюрократов и скрытых офицеров КГБ, было непросто. Но энергичная Роза настойчиво донимала их каждый
— Если вы не дадите моей маме разрешение вернуться обратно, я приду сюда, сяду и не уйду, пока не добьюсь своего. Вот буду здесь сидеть, и ничего вы со мной не сделаете.
И действительно, сотрудники посольства стали опасаться ее и в конце концов сдались — Марусе дали разрешение вернуться.
Роза провожала мать, обе плакали, а Маруся говорила:
— Видно, одной мне доживать, нет моего Мишеньки, и дочка меня покидает.
— Мамочка, я тебе обещаю, что как устрою свою жизнь, так приеду к тебе и заберу.
— Заберешь?.. Когда еще это будет?.. Не доживу я…
Проводив Марусю, Роза в тот же день пошла в ХИАС.
— Кто здесь у вас старший?
— Старшая — миссис Батгони. Вы по какому поводу?
— Я хочу переехать в Америку.
— То есть как это «переехать в Америку»? Это так просто не делается.
Но не в характере Розы было отступать. Упругой походкой она решительно вошла в кабинет к Баттони, рассказала ей свою историю и подала заявление.
21. Новые русские эмигранты в Америке
На сотрудников организации НАЯНА приходился первый массированный «удар» эмигрантов, и управлять приехавшими было нелегко. Им помогали получить Social Security number — номер социального обеспечения, дающий право работать. Пожилым и больным предоставляли финансовое обеспечение Welfare, бесплатную медицинскую страховку по программе Medicaid и выдавали талоны foodstamp.
Когда впервые за семьдесят лет власти коммунистов в Союзе была разрешена эмиграция и начался массовый исход евреев — это стало общественным и историческим чудом. Люди почуяли ветер свободы и кинулись ему навстречу.
Но одно дело было почуять ветер издалека, а другое — его вдохнуть. Ранние эмигранты 1970–х были в Америке как жители океанских глубин, привыкшие к тяжелому давлению и вдруг оказавшиеся на поверхности. Адаптация к непривычному воздуху свободы давалась им тяжело. Этот переход вызывал постоянный психологический шок: что делать, как делать, как приспособиться?
В массе эмигрантов были люди разных возрастов, характеров, уровня культуры и пестрого профессионального спектра. Некоторые принимали помощь государства как должное, выражали недовольство, жаловались, добивались и скандалили — у всех были свои проблемы. Уехав из Советской России, они тосковали по оставленной позади жизни, по проведенной там молодости, по своим родным, по привязанностям молодых лет — переживали
С первого дня всех особенно раздражало, что вокруг было много чернокожих. Неприязнь к другому цвету кожи отражала глубоко внедренный в них русский расизм. В Америке этот расизм обострился.
Нервный часовщик из Харькова Исаак Капусткер кричал в холле гостиницы:
— Что это за страна?! Куда мы приехали?! Вокруг одни эти бандиты негры.
Рассудительный Берл мягко уговаривал его:
— Не называйте их «неграми», в Америке это оскорбительная кличка, «нигер». Говорите «черные».
— Как их ни назови, они бандиты.
— Почему вы считаете их бандитами? Среди них есть много порядочных людей. Помалу — помалу вы привыкнете. Это Америка.
— Это Америка, да?! Здесь же опасно жить! Каждый день убийства и грабежи.
Капусткер, как и многие другие, любил повторять, как хорошо жилось в России. Как-то раз его иронически спросили:
— Если там вам было хорошо, а здесь не нравится, так почему вы оттуда уехали?
Часовщик обозлился и закричал:
— Дурак я был, вот почему! Все евреи стали говорить: надо ехать, надо ехать! И мои дети тоже: евреям надо уезжать. Ну вот — поехали. А куда мы приехали?! Что это за страна?! Что за люди?! Вчера я в первый раз ехал в метро. Там такая грязь, все курят, полы заплеваны жвачкой, везде валяются брошенные газеты и бумажные пакеты. Вагоны разрисованы какими-то дикими узорами.
— Это граффити. Это просто молодежь балуется, [40] — мягко пробовал объяснять ему Берл.
— Граффити — грязити! Для чего портить вагоны? Меня в тесноте притиснули к каким-то черномазым, по виду все дикари и бандиты. И я еще должен платить полдоллара за это удовольствие! Да я бы им показал метро у нас в Харькове — мраморные дворцы, чистота, игрушка, а не метро. И всего за пять копеек, вот!
— Или люди, такие как вы, тоже жили в мраморных дворцах?
40
В 70–х годах станции и вагоны действительно были в плохом состоянии, улучшения начались в 90–х.
— В каких там дворцах? Все ютились кое-как в одной комнате на семью.
— Значит, это ваше метро — только показуха. А здесь это просто транспорт. Помалу — помалу потом вы не будете брать себе этот грязный сабвей, вы будете ездить на своей машине. Это Америка.
— На машине?! — опять закричал часовщик. — Я буду ездить на машине?! На какие это деньги я куплю машину, а? Да вы смеетесь надо мной!
— Почему смеяться? Я говорю правду. Была у вас машина в Харькове?
— Какая могла быть машина у простого часовщика? Да я за всю жизнь не заработал и на полмашины.