Это было у моря

Maellon

— Полагаю, да. А ты сама поразмысли!

Санса наклонилась и сорвала один из лиловых крокусов. К щекам тотчас же прилила кровь. Или это от мыслей так некстати вдруг вспыхнули уши?

— Я подумаю. А тебе бы хотелось быть одним из таких, которых любят обоих сразу?

— Если бы меня хоть немного любили, да. Иной раз и капля может сломать гору. Это как мое лекарство. Один шприц инсулина — и я живу дальше. А если его не вколоть…

— Нет уж пожалуйста,

Зяблик! Как, кстати, твое самочувствие? Ты показался мне бледнее, чем обычно.

— Я не очень хорошо спал. Все думал.

— О чем?

— О разном. Я засыпаю рано, а просыпаюсь в четыре и валяюсь не меньше часа. Все мысли лезут. Час волка.

— Что?

— Я в статье прочитал, что этот период назывался «час волка». Что на это время, — примерно от четырех до пяти утра, — приходится наибольшее число самоубийств. Что-то не то включается в мозгу и не дает нам покоя.

— Как странно. Я уже не первый раз про это слышу…

Зяблик вдруг занервничал и вскочив с кресла, вышел на луг, к Сансе. Она мельком оглядела его. Действительно, страшно худой. Ноги как у скелета. Страшно представить, что у него там, под одеждой…

Он подошел к ней, взял у нее из рук уже измятый цветок и начал методично обрывать прозрачные, сиреневые, пронизанные темными жилками лепестки, оставляя только желто-оранжевую сердцевину.

— А кто тебе это говорил?

— Так, никто. Один знакомый. Давно.

— Значит, и его тоже мучают мысли. Может, такие же, как и у меня…

— Едва ли. Зяблик, ты ужасно худой. Ты вообще ешь?

— Конечно. Недавно съел три печенья и выпил сок.

— А что-то более солидное?

— Так ведь скоро обедать! Поешь со мной? Дяди, правда, дома, но мы можем уйти от них на балкон.

— Нет, сегодня не могу, извини. Завтра Джон улетает на север, у нас семейная трапеза. Может, в другой раз? На неделе, ладно? Я теперь свободна, могу, когда хочешь, приходить.

— Это значит, что ты вообще перестанешь появляться. Как Миранда. Теперь я тебе не нужен. Математику же ты сдала.

Санса подняла голову: ее сердитый взгляд пересекся с совершенно безнадежным взором Робина. Тот глаз, впрочем, не отвел.

— Ты что же, думаешь, что я только из-за математики сюда хожу? Ты же мой друг! Сам, что ли, не понимаешь? У меня почти нет друзей: ты да Миранда. А тебя послушать, так это что-то вроде обязаловки. Математиков у меня и дома хватает! Но мне нравится с тобой общаться. Ты необычный. И не врешь…

Напряженный взгляд Зяблика слегка прояснился, глаза заблестели.

— Ты правда так думаешь?

— Я, заметь, тоже стараюсь не врать. Правда. И вот

еще что…

Санса подошла на шаг ближе и легко, чуть встав на цыпочки — он был выше ее на голову — поцеловала Робина в холодную щеку, шепнув ему на ухо:

— Это за то, что поддерживал меня все эти месяцы. За то, что не задавал вопросов. Ты очень хороший друг…

Зяблик вдруг слегка дернулся и перехватил ее губы своими. От него пахло ванилью и немного лекарствами.

Целоваться он не умел совсем. Просто замер, словно испугавшись своей собственной дерзости: уста на устах, дыханье смешивается с дыханьем. Санса почувствовала, как его ледяные пальцы едва коснулись ее затылка, словно лист с дерева упал. Она вздрогнула и отстранилась.

Зяблик опустил ресницы как ребенок, что ждет наказания. Потом, когда понял, что ни возмущения, ни пощечин не последует, медленно поднял глаза.

— Все-таки я решился. Хотя бы буду знать, что это. И как это.

— И как же?

— Странно. Мокро. Пугающе. Перестаешь владеть собой. Словно растворяешься. Мне понравилось. Если я умру завтра, хотя бы не умру нецелованным…

Санса шагнула еще ближе и на этот раз сама поймала его губы, еще полураскрытые от недоговоренной фразы. Нельзя, чтобы он думал, что то, первое, было поцелуем. Откуда-то из глубины сознания выскользнула мысль что в поцелуях, как и вообще в любви, всегда есть тот, кто должен учить. Теперь была ее очередь.

Зяблик все же решился дотронуться до нее: холодная рука легла Сансе на талию. Он прижал ее к себе с неожиданной силой и какой-то странной безнадежной порывистостью, словно кто-то собирался ее отнять, уволочь.

В процессе поцелуя, на который Робин медленно, но верно начал отвечать, Санса подумала, что он совсем не так плох. Ей не было так противно, как с Гарри в тот далекий вечер на море. Не было так страшно и чужеродно, как с Джоффри. Страсти, впрочем, она тоже не испытывала. Было приятно, странно и еще — она как бы смотрела на себя со стороны. Словно все это происходило не с ней. Вот стоит рыжая девушка в белой блузке и форменной юбке и учит целоваться нескладного костлявого длинноволосого юнца. А тот начинает входить во вкус и прижимает девушку к себе все ближе — так, что она начинает чувствовать грудью его выпирающие ребра. Кажется, для первого раза хватит…

Санса отвернула голову влево, и Зяблик уткнулся ей носом за ухо, вдыхая запах ее волос и дрожа всем телом. Так они простояли еще минуту. Потом он отступил, вытер ладонью рот.

— Санса Старк, я должен тебе сказать…

— Зяблик, пожалуйста…

— Нет. Решил, так и ладно. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Прошу твоей руки.

Санса закрыла ладонью пылающее лицо. Вот оно. Доигралась. Надо было оставить все, как есть. А он перепутал жалость и сочувствие с любовью. Прямо как она год почти назад…